Читать книгу - "Кровавый век - Мирослав Попович"

Хайек отрицает право общества и государства брать на себя формулировку общей общественной цели; в связи с этим отрицается не только право общества формулировать какие-то принципы социальной справедливости, но и именно ее существование.

С этими словами стоит сопоставить позицию самого яркого философа постмодерна – Жака Деррида. Для Деррида понятия справедливости, как и понятие демократии, не поддается деконструкции, потому что идея справедливости является сама по себе условием всякой деконструкции. Справедливость, постоянно подчеркивает Деррида, напоминает дар, искренний подарок партнеру по окончании выгодного дела; он «добавляется» к коммерции, обмену, экономическому или правовому акту, и тем самым укрепляет принципы бессердечного мира взаимовыгодности. Так же, как и дарение – отдаривание, справедливость существует «вне права, без расчета и торговли».^[804] Справедливость, как и подарок-благодарность, – говоря формально, лишний, но неминуемый спутник зафиксированной правовым способом процедуры. Осуществление справедливости, – если это понимать не как месть, которая как раз принадлежит к сфере права, а как благодарность – врывается в формальную структуру, нарушает сухой порядок, приводит к тому, что у Шекспира в «Гамлете» определяется как «the time is out of joint» (в переводе Лозинского – «порвалась связь времен»). Справедливость не рассчитана на будущее, вообще не рассчитана и принадлежит не к миру «завтра», а к миру «сейчас». Поэтому она путает все карты. «Необходимый разлад, детотализирующее условие справедливости является здесь разладом в самом настоящем – и поэтому условием настоящего и условием присутствия настоящего. Здесь деконструкция всегда заявляет о себе как мысль о даре и о недоконструируемой справедливости – о недоконструируемом условии всякой деконструкции».^[805]

Перевод чрезвычайно темных текстов философии постмодерна требует объяснения: любая деконструкция основана на идее справедливости – идее бессмысленной (сенсорной), не рассчитанной на последствия дарования другому того, что является органической собственностью «Я», отторжение собственности: поэтому она, согласно Деррида, сама не может быть подвержена сокрушительной процедуре деконструкции. Деррида признает неминуемой подобную «мессианскую эсхатологию», которая остается «непреклонной относительно любых деконструкций», «возможно, это и есть именно форма структурного мессианизма – мессианизма без религии, и более того, мессианского без мессианизма; это идея справедливости, которую мы всегда отличаем от права и даже прав человека, и идея демократии, которую мы отличаем от ее современного понимания и от ее характеристик, обусловленных нынешним днем».^[806]

Эти не очень прозрачные формулировки противопоставят господствующему в западном обществе консервативному либерализму «постмодернистское» видение конца «целерационального» мира. Еще раз: речь идет об отказе не от базисных принципов либеральной демократии, а от понимания их именно как «потусторонних», трансцендентных принципов, которые «живут» или «должны жить» в будущем и оттуда, из грядущего, озаряют смыслом жизнь «здесь и сейчас».

По мере того, как утверждался право-консервативный антикоммунизм в ведущих странах Запада, протест постмодерна направлялся против неоконсервативной концепции «конца истории». Симптоматичной в этом отношении была книга Френсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек», изданная в 1992 г. в Нью-Йорке и в том же году на французском языке в Париже. Деррида показывает общность марксистского провиденциализма с телеологией либералов, цитируя такие строки Фукуямы: «И Гегель, и Маркс верили, что эволюция человеческих обществ не бесконечна; она остановится, когда человечество воплотит ту форму общественного устройства, которая удовлетворит его самые глубокие и фундаментальные нужды. Таким образом, оба этих мыслителя постулировали «конец истории»: для Гегеля это было либеральное государство; для Маркса – коммунистическое общество».^[807]