Читать книгу - "Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков"

Правда, в 1903-м Зубатова, что называется, бес попутал. Вместе с Витте и князем Мещерским он затеял заговор против Плеве. Министр раскрыл заговор, Зубатова сняли с должности и выслали во Владимир под гласный надзор полиции. Зубатова выслали, а Гапон остался. И создал Собрание русских фабрично-заводских рабочих в Санкт-Петербурге.

Эта организация только на первый взгляд казалась безобидной. Секретарь правления Кузин и казначей Карелин, к примеру, были членами РСДРП. Самыми настоящими, никак не связанными с охранкой. Так что держаться в стороне от политики не получилось. Выдвинуть политические требования рабочих заставила пресловутая «эпоха доверия», она же – «эра попустительства» Святополк-Мирского. «В это время начались земские петиции, – вспоминает Карелин, – мы читали их, обсуждали и стали говорить с Гапоном, не пора ли, мол, и нам, рабочим, выступить с петицией самостоятельно»^[200].

А в конце 1904 года – по совершенно смехотворному поводу – разразился конфликт на Путиловском заводе. Мастер вагонной мастерской уволил четырех рабочих, которые оказались членами гапоновского Собрания. Чуть позже выяснилось, что двух из них никто не увольнял, а один сам перестал ходить на работу. Тем не менее 2 января 1905 года Нарвское отделение Собрания решило начать забастовку. К 8 января в Петербурге бастовало неслыханное число рабочих – 150 тысяч.

В эти же дни была составлена петиция, которую рабочие хотели передать царю. Как она появилась и кто ее автор – до сих пор загадка. В петиции выдвигались требования Учредительного собрания, демократических свобод, отделения церкви от государства, 8-часового рабочего дня, что практически совпадало с программами социалистических партий. Причем Учредительное собрание – «это главная наша просьба, в ней и на ней зиждется все, это единственный пластырь для наших больных ран, без которых эти раны сильно будут сочиться и приведут нас быстро к смерти». Ясно, что вдохновителями этой петиции были не рабочие, а партийные интеллигенты. Трудно представить себе пролетария, которого «обременяют непосильным трудом», толкают «в омут нищеты», а он мечтает о единственном пластыре для больных ран в виде Учредительного собрания^[201]. «Полицейский социализм» привел к самой настоящей социалистической агитации.

На 9 января было назначено грандиозное шествие к Зимнему дворцу, чтобы передать петицию Николаю II.

Честолюбивый Гапон понял, что удержать движение в рамках «полицейского социализма» у него не получится, и решил его возглавить. 8 января он направил царю письмо, призывая его явиться на Дворцовую площадь. Распоясавшийся священник имел наглость пообещать Николаю II неприкосновенность. Правда, своим соратникам Гапон давал несколько иные инструкции. Если царь примет петицию, он махнет белым платком, и начнется всенародный праздник. Если не примет, он выйдет к народу и махнет красным платком, и начнется всенародное восстание.

Гапон уже видит себя во главе революции. А потом – новым Наполеоном. «Чем династия Романовых лучше династии Гапонов? – вопрошает новый народный вождь. – Романовы – династия Гольштинская, Гапоны – хохлацкая. Пора в России быть мужицкому царю…»^[202].

Лидеры рабочих прекрасно знали, что Николая II в Зимнем дворце нет и не будет, что он в Царском селе, но все же 9 января повели народ под пули. «Все хорошо знали, что рабочих расстреляют», – вспоминал казначей Собрания Карелин^[203]. «Ни у кого не было сомнений в предстоящей кровавой расправе», – подтверждает его слова член правления Варнашев^[204]. Здесь нужно сделать одно уточнение: «все» – это вожаки движения. Простые рабочие ничего не подозревали. «Кровавое воскресенье» – это действительно провокация, устроенная Гапоном. Только не в интересах департамента полиции, а в интересах революции.

Впрочем, власти тоже вели себя крайне странно. 6 января они узнали о предполагаемом шествии рабочих к Зимнему дворцу, но не придали этому большого значения. Зато на следующий день министр юстиции Муравьев (напоминаю: ставленник Сергея Александровича) вызывает к себе Гапона и с удивлением узнает, что агент-священник, оказывается, «убежденный до фанатизма социалист». А министр внутренних дел, наконец, «начинает беспокоиться насчет забастовки» и просит «вызвать еще войска для охраны имущества»^[205].

8 января по городу развешаны плакаты весьма двусмысленного содержания. Власть заявляет о недопустимости «сборищ и шествий», но военную силу грозит применить только против «массовых беспорядков». Никто не объявил народу, что царя в городе нет. Более того, с Зимнего дворца даже не был спущен императорский штандарт, который означал пребывание там царя. Полиция не получила указаний предотвратить шествие и не давать народу собираться, хотя сборные пункты были хорошо известны властям. Полицейские зачастую не понимали, что происходит. Скажем, пристав Петергофского участка Жолткевич 9 января с непокрытой головой сопровождал колонну рабочих и погиб от солдатских пуль у Нарвских ворот. Так что 9 января «рабочие имели все основания считать себя спровоцированными»^[206]. Причем не только Гапоном, но и двусмысленным поведением власти.

Накануне «Кровавого воскресенья» Святополк-Мирский проводит совещания. В них участвуют министры юстиции и финансов, высшие полицейские чины, петербургский градоначальник Фуллон, начальник штаба войск гвардии и петербургского военного округа Мешетич, командир гвардейского корпуса князь Васильчиков. Они «разрабатывают диспозицию». Решают, что всякие сборища и шествия «будут рассеяны воинской силой»^[207]. Странно, но никакого участия в этом не принимает, казалось бы, главное заинтересованное лицо – командующий гвардией и петербургским военным округом великий князь Владимир Александрович. Его как будто нет. Хотя он и на месте. Все происходящее словно его не касается, при том что вверенным ему войскам предстоит стрелять в безоружных людей. Великий князь замечен лишь в том, что отговорил Николая II выходить к рабочим.

И все же революционеры свалили вину за «Кровавое воскресенье» на двух великих князей – Сергея и Владимира Александровичей. Гапон уверял, что все военные распоряжения исходили от Владимира и лишь формально являлись приказами его подчиненного – командира гвардейского корпуса Васильчикова. Хотя главная вина великих князей состоит в том, что они в эти дни непонятно чем занимались.