Читать книгу - "Хитон погибшего на кресте - Геннадий Михайлович Левицкий"

существовании нашего поселения. Ведь ты о нас не знал до тех пор, пока умирающий случайно не забрел туда, где жизни не должно быть. Но она есть. Мы живем в другом мире, и пусть наши миры больше не пересекаются.

– Но я не собирался никоим образом вас беспокоить.

– Мы знаем. Потому и хотим, чтобы прокуратором Иудеи оставался ты, а не Марк Клавдий.

– Благодарю тебя за помощь, добрый человек. (Не знаю твоего имени, и в подобных обстоятельствах не буду его спрашивать.) Удивлен и рад, что на земле есть люди, которые проявляют заботу о Понтии Пилате, – расчувствовался едва не до слез прокуратор. – Если позволит судьба, немилосердная ко мне в последнее время, то я отблагодарю тебя и твою общину, чем смогу – не как прокуратор Иудеи, но как частный человек.

– Нам лучше продолжить разговор на свободе, – нетерпеливо промолвил ессей.

– Я в большом долгу перед тобой, благородный незнакомец, – замялся Пилат. – И мой долг еще больше потому, что я не могу покинуть эти стены.

Теперь настало очередь удивляться неожиданному спасителю:

– Почему?! Путь свободен. Внешняя стража перебита, лошади стоят наготове.

– В претории остался Его хитон. Без него не могу уйти.

– Где же он? В каком месте здания?

– Когда меня заводили, мешок с прочими вещами бросили в коридоре, прямо за этой дверью.

Могучий иудей толкнул дверь плечом. Она не подала даже малейших признаков движения.

– Не трудись, – предупредил Пилат. – У меня было достаточно времени, чтобы испытать прочность двери.

– Мы не можем взять силой кесарийский преторий, – в задумчивости произнес ессей. – Придется уйти без него.

– Нет. Без него я не выйду, – решительно произнес узник.

– Когда вернешь свободу и власть, найдешь способ вернуть и одежду. Твои тюремщики все равно не понимают смысла хитона и едва ли возьмут для себя иудейскую одежду.

– Его могут продать, разорвать на части…

– Сидя здесь, ты тем более не сможешь заполучить драгоценную одежду.

– Все же я попытаюсь, – по всему видно, Пилату пришла в голову идея. – Скорее всего, свобода, подаренная вами, ничего мне не даст. Печать прокуратора находится у Клавдия. Неизвестно, как отнесутся легионеры к моему появлению. Клавдий всегда их баловал, я же держал в границах обычной римской строгости. Один из моих же подчиненных пленил меня и отдал в руки Марка Клавдия.

– Что ж, выбор всегда за тобой, – разочарованно произнес иудей. – Хотелось бы надеяться… но, боюсь, тебе придется худо после нашего визита. Да поможет тебе Он!

– Пусть и тебя Он никогда не покидает!

Оставшись вновь в одиночестве, Понтий Пилат прилег на старую солому. В огромную дыру в стене залетал теплый ветерок; возвращаясь обратно, он уносил из темницы дурные запахи. Прокуратор долго обдумывал неожиданное происшествие. Лишь под утро глаза закрылись, и до узника донесся Его голос:

«Люди хотели оказать тебе помощь. Почему ты ее не принял? Не жди от Меня спасения, а ищи его вокруг себя. Ты должен найти сам».

Пилат открыл глаза и сразу отметил, что в темнице слишком много дневного света. Огромная дыра звала и манила. Но было слишком поздно. Фальшиво запел ржавый засов, и дверь отворилась.

Жестокость и доброта узурпатора

– Кто тебя хотел освободить? – рычал багровый от злости Клавдий.

– Я не знаю этих людей.

– Почему же ты не покинул темницу?!! – удивлению легата не было предела. – Ведь ты был свободен. В стене достаточный пролом для того, чтобы пролезть человеку, стража перебита – один шаг – и ты на воле. Разбойники прибыли на лошадях, видимо, одна из них предназначалась для тебя. Лишь несколько мгновений – и ты недосягаем.

– Я прокуратор Иудеи, и не подобает мне, как ночному вору бегать по земле, которая находится в моей власти.

– Похоже, ты действительно повредился в уме, и я правильно отрешил тебя от власти, – произнес Клавдий и сделал вид, что смотрит в окно. На самом деле он не мог дальше переносить тяжелый бесстрашный взор Пилата.

– Опомнись, Клавдий. Еще не поздно. Я не держу на тебя зла, и забуду обо всем, что ты творил. Чем дольше ты будешь пользоваться тем, что тебе не принадлежит, тем хуже будут для тебя последствия.

– Ты мне угрожаешь?! – смог только удивиться легат.

– Нет. Хочу тебя спасти.

– Несчастный глупец… – прошептал легат и позвал: – Легионеры! Бросьте его в соседнюю темницу и утройте стражу.

Спустя два дня легат в сопровождении воинов сам вошел в темницу Пилата.

– Ты подпишешь приказ?! – ярость и нетерпение слышались в дрожащем голосе Клавдия.

– Позволь мне еще подумать? О своем решении уведомлю тебя через легионера, который приносит еду и питье.

– Лучше бы тебе сразу дать ответ. Отныне легионер будет навещать тебя только раз в день. А если через трое суток я не получу разумного ответа, то и вовсе перестанет посещать твою спальню.

– Как будет угодно, Марку Клавдию, – смиренно произнес Пилат.

– Значит, не желаешь на свободу, – прошипел легат и обратился к воинам: – Попотчуйте розгами этого сумасшедшего, может, новое угощение заставит его голову разумно мыслить.

Легионеры-сирийцы, втайне ненавидевшие римлян вообще, выместили на прокураторе всю свою ненависть к народу-завоевателю. Узника били до тех пор, пока он не упал ничком на землю и не перестал подавать признаков жизнь. Спина окрасилась в красный цвет, и понять было невозможно: где туника, а где тело, где лоскуты разодранной ткани, а где разрубленная ударами кожа.

Азиаты не на шутку перепугались: ведь легат дал приказ побить прокуратора, но не убивать. Они принялись таскать воду и лить на неподвижный предмет истязаний. Наконец, их труд дал желаемый результат: узник застонал и пошевелился. Вздохнули с облегчением и сирийцы. Пилату оставили кувшин воды и заперли одного в темнице.

Легионер заходил к прокуратору гораздо чаще, чем обещал Клавдий. Хотя, цель его визитов была одна: убедиться, что пленник жив. Скудную еду и воду узнику приносили только утром, а уж он сам решал: съесть и выпить сразу, или растянуть жалкие крохи на весь день.

После избиения у Пилата началась горячка: аппетит пропал совершенно, и только воды не хватало. Он не стал просить ее у стражника, так как понимал, что это бесполезно. Прокуратор не находил ни искорки сочувствия к себе ни у кого из посещавших темницу легионеров. Стало немного обидно: ведь это его воины, и он заботился о них, пожалуй, даже больше, чем о собственном сыне. Впрочем, чувство досады улетучилось от одной-единственной мысли: Иисусу на кресте должно быть в тысячу раз обиднее принять мучительную смерть от людей, которым Он нес добро и спасение, но Он