Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

Такой поворот дел был для молодого Цезаря крайне обиден. Ведь победоносное войско провозгласило императорами трёх военачальников: обоих консулов и его, пропретора^[320]. Консулы погибли, значит, право на триумф только у него – Октавиана. А тут на тебе – триумфатором назначен один из убийц божественного Юлия! Более того, Брут волею сената отныне ещё и главнокомандующий! Значит, Октавиан теперь в законном подчинении у того, кому он, согласно своему долгу наследника Цезаря, обязан мстить. Это была уже не просто обида, но оскорбление, забвению и прощению не подлежащие. Октавиан, отдадим должное его хладнокровию, выдержке и благоразумию, умело скрыл свои истинные чувства. Более того, он не отказался от личной встречи с Децимом Брутом и сумел даже неожиданно для того произвести на него благоприятное впечатление. Ранее Брут относился к наследнику Цезаря с понятным недоверием и антипатией.

Отказываться от права на триумф Октавиан тем не менее не собирался. Ведь армия провозгласила его императором! Но на своё обращение к сенату по этому поводу он получил уже откровенно оскорбительный ответ: до триумфа ты не дорос!^[321] Короче: знай своё место, мальчишка! Мы тебя возвеличили не по возрасту и не по заслугам. Так нам было нужно, пока Антоний был опасен. Опасности нет – ты вновь никто, пусть и зовёшься пропретором. Иллюзий об истинной сути своих отношений с сенатом у Октавиана теперь остаться не могло.

Сенат же, как будто специально стремился подчеркнуть, что к молодому Цезарю он откровенно неблагодарен. При назначении триумфа Дециму Бруту об Октавиане и его войсках было «лишь упомянуто без должного почтения»^[322]. Эти слова Тита Ливия подтверждает и Веллей Патеркул, сообщающий, что послы, отправленные к войску Октавиана, получили приказание обращаться к воинам лишь после того, как он будет удалён^[323]. Октавиан и эту вопиющую обиду перенёс стоически. Но к чести воинов, они «отказались выслушивать какие бы то ни было распоряжения в отсутствие своего полководца»^[324]. Им, кстати, сенат также ухитрился нанести обиду – чувствительную, ибо касалась она денежного вознаграждения за победу в войне. Награду в половинном размере, по сравнению с тем, что было обещано, выплатили только Марсову и IV легионам, солдаты же, самим Октавианом набранные, вообще ничего не получили^[325]. А ведь это были в основном ветераны славных походов Гая Юлия Цезаря!

В довершение всего до Октавиана дошла шутка Цицерона, должно быть, с просьбой молодого Цезаря о триумфе связанная. Славный оратор, ныне обладавший в Риме «единовластием демагога»^[326], так изволил выразиться в адрес того, кого совсем недавно именовал «божественным юношей»: «он сказал, что Октавиан достоин похвалы, украшения и вознесения» (laudandum, adolescentem: ornandum, tollendum) ^[327]. Здесь была зловещая двусмысленность: «украсить и прославить» как победителя или же «разубрать и вынести» как покойника^[328]. Кроме того, глагол «tollere» наряду со значением «возвеличивать» имеет и смысл «устранить с пути, лишить жизни»^[329]. Октавиан, до которого острота Цицерона дошла, двусмысленность её немедленно оценил и тут же заявил, что ничего подобного не допустит^[330]. Цицерону тогда и в голову не могло прийти, каким, собственно, образом наследник Цезаря этого не допустит. Когда и он, и весь сенат смысл слов Октавиана осознают, будет уже поздно.

А пока юный пропретор, увидев, что армия на его стороне, а не сената, начал свою политическую игру. Она велась им и в своих интересах, и в интересах всех цезарианцев. Сенату, открыто ставшему на сторону помпеянцев и убийц Цезаря, надо было противопоставить объединённые силы. Самой заметной фигурой среди цезарианцев по-прежнему оставался Марк Антоний, пусть и потерпевший обидное поражение в Мутинской войне. Оно его, однако, не смутило. Будучи многоопытным военачальником, Антоний прекрасно понимал что «Марс непостоянен» и потому борьба далеко не закончена. Цель его теперь была пробиться в Галлию, где стояли легионы Лепида, также соратника Цезаря, ставшего при нём начальником конницы, а после гибели диктатора, благодаря хлопотам Антония, получившего должность верховного понтифика.

Путь в Галлию, в ходе которого надо было перевалить через Альпы, оказался для Антония и остатков его войска очень нелёгким. Поскольку из-под Мутины они бежали, то остались без продовольственного обоза. Потому «во время бегства Антонию пришлось вынести много тяжких испытаний, и самым тяжёлым из них был голод»^[331]. И вот в такой тяжелейшей ситуации он явил себя подлинно мужественным, поразительно стойким человеком. Как пишет Плутарх, «Антоний, однако, в эти дни был замечательным примером для своих воинов: после роскоши, всего великолепия, которые его окружали, он без малейшей брезгливости пил тухлую воду и питался дикими плодами и кореньями. Рассказывают, что, переваливая через Альпы, его люди ели и древесную кору, и животных, никогда прежде в пищу не употреблявшихся»^[332].

Дабы компенсировать потери, понесённые в Мутинской войне, Антоний решился на крайнюю меру: его солдаты, двигаясь к Альпам, везде, где встречали, открывали рабские эргастулы и предлагали рабам следовать за ними. Включение рабов в римское войско – мера, не просто крайняя, а исключительная! Ранее она допускалась только на законном основании в годы величайших бедствий и опасностей для самого существования республики. Наиболее яркий пример – II Пуническая война, когда государство выкупило восемь тысяч рабов, сформировав из них два легиона. Но, чтобы римский военачальник на такое решился… Прецедент, правда, был во время гражданской войны сулланцев и марианцев (80-е годы I века до н. э.). На стороне марианцев сражались несколько тысяч рабов. Но, осознав опасность такого опыта, решено было от них избавиться. Под руководством Квинта Сертория легионеры перебили около четырёх тысяч рабов, напрасно доверившимся сторонникам Мария^[333]. В то же время напомним, Луций Сергий Катилина категорически отказывался принимать беглых рабов в своём лагере в Этрурии, хотя в людях очень нуждался, «считая для себя невыгодным впечатлением, будто он связал дело граждан с делом беглых рабов»^[334].