Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

В тот день впервые в своей жизни принял участие в бою и Октавиан. Участие это славы ему не принесло. Он отвечал за оборону лагеря от войск противника, которыми руководил брат Антония Луций. По словам Светония, ссылающегося здесь на свидетельство самого Марка Антония, он «бежал и появился только через день без плаща и коня»^[310]. Потеря плаща военачальником считалась у римлян величайшим позором. Здесь можно вспомнить противоположный и с точки зрения римской доблести образцовый пример. Во время Александрийской войны 48 г. до н. э. Гай Юлий Цезарь оказался в тяжелейшем положении, и ему от многочисленных врагов пришлось спасаться вплавь. Он проплыл «двести шагов с поднятой рукой, чтобы не замочить свои таблички, и закусив зубами волочащийся плащ, чтобы не оставить его в добычу неприятелю»^[311]. Это сообщение Светония ни у кого сомнений не вызывает. А вот свидетельство Антония о негероическом поведении Октавиана в первом же сражении, напротив, историки сомнению как раз подвергают^[312]. Обоснование – это-де известно со слов Антония. Конечно, тот не питал добрых чувств к Октавиану, в своё время приписал ему даже порок содомии, да ещё и продажной… Но здесь речь идёт о войне. Антоний при всех своих слабостях, даже пороках, был доблестным воином. Откровенно жалкий боевой дебют Октавиана мог вызвать у него заслуженное презрение. Усомниться в подлинности его слов стоило бы только в том случае, если бы в военной практике наследника Цезаря в дальнейшем ничего подобного более не случалось. Но это не так! Потому не будем отвергать тот факт, что дебютировал на поле боя Октавиан крайне малоудачно. В отличие от своего великого усыновителя он был напрочь лишен таланта военачальника, да и навыки солдата не относились к его достоинствам. Но трусом молодой Цезарь вовсе не был. В следующем бою, возможно, чтобы заставить всех забыть об обидном для него первом сражении, «ему пришлось не только быть полководцем, но и биться как солдату, а когда в гуще боя был тяжело ранен знаменосец его легиона, он долго носил его орла на собственных плечах»^[313]. Должно быть, воинские упражнения, каковым он уделял в своё время немалое внимание, пребывая в Аполлонии, в решительный момент ему пригодились.

Полководцем сенатской армии во второй битве при Мутине был консул Гай Вибий Гирций. Он одержал победу, но при этом погиб^[314].

Два поражения подряд принудили Антония обратиться в бегство. Сенат был вправе торжествовать! Главный его враг побеждён! Торжество, правда, омрачала гибель обоих военачальников. Панса скончался через несколько дней после ранения, Гирций пал в бою, для его армии победном. Потеря в двух сражениях подряд обоих победоносных полководцев не могла не породить толков, для Октавиана самых, что ни на есть, неприятных. Как пишет Светоний, после смерти Гирция и Пансы немедленно «распространился слух, что это он позаботился об их смерти, чтобы теперь, когда Антоний бежал, а республика осталась без консулов, он один мог захватить начальство над победоносными войсками. В особенности смерть Пансы внушала столько подозрений, что врач его Гликон был взят под стражу по обвинению в том, что вложил яд в его рану. А Нигер Аквилий утверждает, что второго консула, Гирция, Октавий убил своею рукою в замешательстве схватки»^[315].

Насколько можно этому доверять? Что показал Гликон, оказавшись под стажей по столь суровому обвинению? На чём основано утверждение Нигера Аквилия? Слухи эти в Риме держались упорно^[316]. Но обвинения так доказаны и не были. Историки уже более двух тысячелетий могут только гадать и высказывать самые разные предположения. Доказать что-либо просто невозможно. Правда, сторонники версии гибели обоих консулов по вине Октавиана имеют хоть какую-то опору в источниках: возможно, что не случайно возникли такие подозрения по поводу Пансы, если дело дошло даже до ареста его врача. А утверждение Нигера Аквилия – не догадки, а именно утверждение – вполне могли иметь под собой действительные основания. Но расследования так и не произошло. Сделать однозначный вывод о причинах трагической гибели обоих консулов крайне затруднительно. Самые разные предположения здесь окажутся равноценными. Потому по сей день вопрос остаётся открытым. Каждый исследователь волен трактовать такие странные итоги Мутинской кампании, что называется, на свой вкус. Бывают удивительные случайности и совпадения. Всё-таки, не исключено, что обвинения в адрес Октавиана приписаны ему задним числом, поскольку он действительно один оказался в выигрыше. Кто, как не действующий пропретор, должен был возглавить победоносное, но обезглавленное войско?

Выигрыш этот, однако, отнюдь не спешил к нему в руки. Сенат во главе с находящимся на гребне волны своих политических успехов Цицероном вовсе не торопился предоставить Октавиану командование легионами. Противникам цезарианцев казалось, что одержанная в Мутинской войне победа является их окончательным торжеством, и теперь должно открыто проводить политику поддержки тех сил, которые организовали Мартовские иды. Сторонники Антония в сенате приутихли, и он, наконец-то, к торжеству Цицерона был объявлен «врагом отечества». Гая Кассия утвердили наместником Сирии, и он получил право вести войну против Долабеллы, которого также объявили «врагом отечества» за убийство Требония. В Македонии теперь уже абсолютно законно утвердился Марк Юний Брут. Как пишет Веллей Патеркул, «все, обладающие властью в заморских провинциях, были отданы под контроль Брута и Кассия»^[317]. И здесь нельзя не согласиться со следующим утверждением этого историка: «стоило отступить опасности, как симпатии переменились и помпеянская партия воспрянула духом»^[318]. Как своеобразный жест в память о Гнее Помпее из Массилии был вызван в Италию его мятежный сын Секст. Ему, уже обретшему пусть и пиратский, но реальный опыт морских сражений, решено было поручить командование римскими военно-морскими силами^[319]. А вот главнокомандующим сенатской армией официальным постановлением был назначен Децим Брут. Он же удостоен триумфа за победы в Мутинской войне, к каковым как полководец не имел никакого отношения. Справедливо здесь ядовитое замечание Патеркула, что триумф Децим Брут обрёл за то, что «остался в живых благодаря чужому благодеянию». Октавиан, впрочем, совсем забыт не был. Ему присудили овацию. Скромное вознаграждение! Особенно на фоне вопиюще незаслуженного триумфа сидельца в мутинских укреплениях – Брута.