Читать книгу - "История руссов. Держава Владимира Великого - Сергей Лесной"

В древности государственная казна называлась «скотница». Происходит это название, безусловно, от слова «скот», ибо в древности скот играл роль денег.

Это было у всех народов в эпоху натурального обмена[103], недаром латинское «pecunia», т. е. «деньги», так походит на «pecus» («скот»), являя полную аналогию со «скот» и «скотница» древних славян. Словопроизводство «pecus — pecunia» не вызывает ни у кого ни малейшего сомнения.

Обращаясь, однако, к «скот — скотница», мы встречаемся с мнением, будто бы слово «скот» заимствовано славянами от немецкого «Schatz». Это мнение чрезвычайно характерно для мышления западных и наших ученых, которые отказывают славянам в самостоятельности.

Совершенно очевидно, что народ, занимавший пространство от Эльбы и до Волхова, от Балтийского моря и до Черного, не мог обойтись без понятия «скот», ибо скотоводство родилось за много тысячелетий до нашей эры. Понятие это настолько жизненно важное, как пища и питье, что совершенно недопустимо предполагать, что древние славяне получили скотоводство вместе с соответствующим словом от германцев.

Скотоводство, бесспорно, было уже до того момента, когда германцы и славяне этнически дифференцировались[104].

Слово «скот» является, безусловно, вариантом слова праязыка, обозначающее домашних животных-млекопитающих.

Является ли германское слово «Schatz» вариантом этого праслова — неизвестно, и вряд ли это так. Заметьте, что германское слово «Schatz», т. е. «ценность», имеет не первичное, а вторичное, дополнительное значение, первичное значение[105]у немцев «Vieh» или «Rindvieh», поэтому крайне маловероятно, что славяне заимствовали чужое, вторичного значения слово для своего первичного. Не существовали же они без слова для понятия «скот» аж до тех пор, пока не столкнулись в натуральном обмене с германцами? Кроме того, известно, что славяне употребляли и вторичное значение слова «скот», — многие называют «скот» — «товар», отмечая этим специально торговое значение. Таким образом, у нас нет никаких оснований считать славянское слово «скот» заимствованным у германцев.

Интересно, что прогерманствующим ученым даже в голову не придет: почему бы не утверждать обратного, что именно немецкое «Schatz» происходит от славянского «скот»? Ведь такое предположение совершенно правомерно, — еще издревле славян было больше, чем германцев, поэтому более вероятия, что больший народ повлиял на меньший, а не наоборот, но такая мысль им даже в голову не приходит.

Если Русь со времен Петра I заимствовала много слов у германцев, это отнюдь не значит, что это было так всегда[106]. Было время, например во времена Ярослава, когда Русь была культурнее германцев, и только татарщина сбросила Русь в бездну невежества и позволила Западу обогнать ее в культурном отношении.

В глубочайшие же времена культура германцев и славян была одинаково примитивна[107]и базировалась на одинаковом языковом фундаменте.

Произошло расщепление праязыка, и каждая ветвь народов создала свой вариант праслова, поэтому говорить о заимствованиях слов в отношении первичных понятий может только тот, кто вовсе не знает и не понимает истории языкознания.

Здесь уместно будет остановиться на вопросе: почему в нашей «Истории руссов» мы затрагиваем вопросы языкознания и т. д.? Потому что мы рассматриваем историю не как изложение царствований, а как изложение того, как жили наши предки и каким путем пришли мы до современного нашего положения.

Не только политическая, но и культурная история нас интересует: как жили наши предки, что они ели, пили, во что одевались, как они трудились, как они развлекались, во что верили, в какие общественные отношения они вступали друг с другом и т. д. — все это является для нас предметом истории.

Нас в одинаковой степени интересуют и появление Рюрика на горизонте Новгорода, и употребление берестяных грамот там, завоевание Петром I «окна в Европу», и стрижка бороды боярам и т. д., ибо все это — отражение единого исторического процесса, захватывающего все стороны жизни. Период истории царей окончился с падением абсолютизма; нас интересует теперь история народов в целом, в которую, как только часть, входит и политическая история.