Читать книгу - "Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо"

Великие травянистые степи находятся там, куда не добрались ледники (почвы здесь слишком сухие и неплодородные для лесов), а также в субтропической нише между экваториальными лесами и пустынями. Эти огромные пространства, все расположенные в северном полушарии, типичны для данной категории. Евразийские степи изогнуты, точно лук, на пространстве от Манчжурии до западного берега Черного моря, севернее гор и пустынь Центральной Азии. Великая северо-американская равнина раскинулась от Скалистых гор до долины Миссисипи и до Великих озер, полого опускаясь к северу и востоку. Североафриканская саванна и Сахель полосой пролегли через весь континент между Сахарой и поясом дождей.

Почти на всем протяжении истории евразийская и американская среды имели много общего: обе были более единообразны и заросли более цепкой травой, чем их африканская параллель, с редкими вкраплениями лесистой местности, если не считать языка «лесостепи» в Центральной Азии. Здесь практически не было съедобных растений, да и вообще росли немногие виды, преимущественно разновидности колючих трав. В Африке, наоборот, мы видим, как подлинные травянистые равнины Сахеля переходят на юге в саванны; здесь заметно гораздо большее разнообразие: перемежающиеся вкрапления деревьев, более влажный климат, много хорошей, пригодной для возделывания почвы и гигантская кладовая дичи. Даже в районах, больше всего напоминающих степи, местные травы разнообразнее и сочнее азиатских или американских. Заливные равнины Нигера и Сенегала дают поля, которые особенно пригодны для выращивания проса. Поэтому в такой среде у жителей Африки было историческое преимущество. Если судить по обычным меркам — размаху сельскохозяйственной обработки земли, оседлости, появлению производства, возникновению городской жизни, монументальной архитектуре и письменной культуре, — цивилизации в этом поросшем травой районе Африки изменили природу более заметно, чем цивилизации других континентов.

В прошлом жители Великих равнин Северной Америки не делали ни малейших попыток энергично взяться за свое природное окружение. Даже в 1827 году, к которому относится описанное Джемсом Фенимором Купером в «Прериях» вторжение скваттеров, постепенно приведшее к тому, что равнины превратились в местность, полную богатых крестьянских хозяйств и больших городов, эта земля казалась лишенной будущего, «огромной страной, не способной прокормить значительное население»^[230]. Здесь не хватало экологического разнообразия, которое так способствовало расцвету цивилизаций Сахеля; эта равнина могла служить и служила, подобно европейской степи, дорогой, связывающей соседствовавшие с ней цивилизации; но даже в эпоху их высшего расцвета и великолепия города на юго-западе между Рио-Гранде и Колорадо (см. выше, с. 85–92), а также курганы в долине Миссисипи на востоке (см. ниже, с. 188–194) были сравнительно малозначительными явлениями и никогда не приводили к таким обильным и плодотворным межкультурным и межтехнологическим обменам, как между цивилизациями Старого Света, что и сделало степи жизненно важным звеном.

Сегодня Великие равнины — это «житница мира»; здесь мы находим самое продуктивное в истории человечества сельское хозяйство, а также, при сравнительно недавней истории, достигшее удивительных успехов на нагорьях к западу и к югу от этого района скотоводство на ранчо. Кажется невероятным, что земля, столь основательно и тщательно преобразованная для нужд человека, так долго оставалась дикой; существовали лишь редкие бедные фермы, а немногочисленное население занималось в основном охотой на американских бизонов. Но затем пришельцы из Старого Света совершили чудо — привезли лошадей и коров, одомашненных животных, неизвестных в Новом Свете со времен плейстоцена. Потом пришел человек, рыхливший почву мощными стальными плугами. В ход пошли сорта пшеницы, выведенные научной агрономией, способные процветать в неустойчивом климате и на почве, не обработанной ледниками. Другие принесли промышленную инфраструктуру. Они построили железные дороги, чтобы перевозить зерно на расстояния, ранее казавшиеся экономически невыгодными. Они собирали дома из заготовленных промышленным способом бревен и сколачивали их дешевыми гвоздями. Строители и горожане создавали все больший спрос на производимое на ранчо мясо. А магазинные ружья уничтожили жизненно важные звенья предыдущей экологической системы: стада бизонов и людей, на них охотившихся^[231].

Первые европейцы ожидали найти здесь цивилизации, но лишь потому, что не знали, как на самом деле выглядят эти равнины. В 1539 году чернокожий слуга миссионера, отправленный хозяином вперед на поиски неизвестных народов севернее Мексики, перед смертью, в жару и бреду, рассказал нечто, внушившее надежды тем, кто его слышал: впереди — Сибола, один из семи больших городов в центре Северной Америки. Он больше Теночтитлана. Его храмы, по слухам, усажены изумрудами^[232]. Воздействие подобных слухов можно видеть на карте, сделанной в Каталонии Хуаном Мартинесом: позолоченный компас указывает прямо от Чиуауа и Синалоа на многоцветный район никогда не существовавших городов со множеством куполов и башен^[233].

Франсиско Васкес де Коронадо повел на поиски этих городов отряд из двухсот отборных всадников, за которыми двигался обоз с тысячью рабов и слуг, гнавших мулов и скот — запас пищи. Утверждали, что Сибола лежит «за горами», поэтому, оставив в апреле 1540 года известную территорию, отряд дальше отыскивал дорогу очень просто — поднимался к водоразделу Моголлон Рим, а потом спускался по течению. Оставив обоз далеко позади, Коронадо на высокогорье столкнулся с жестоким голодом; кое-кто из солдат умер, поев ядовитой травы. Через два месяца отряд вышел на наезженные дороги и увидел первый город — город пуэбло Хавихух. Испанцы нашли оседлую культуру, но это не было Эльдорадо, которое они искали.

Поиски Сиболы привели к открытию скромных поселений «хороших людей», как считали испанцы, «скорее пахарей, чем воинов»^[234], у которых не оказалось никаких изумрудов, только небольшое количество бирюзы. Однако здесь Коронадо впервые услышал о том, что назвал «страной коров», — о равнинах американских бизонов^[235]. Самого бизона он впервые увидел вытатуированным или нарисованным на теле одного из членов посольства, которое привезло из города пуэбло Тзиките на границе травянистых равнин щиты, обтянутые бизоньими шкурами, одежду и головные уборы. Отправившись вместе с посольством, возвращавшимся домой, Коронадо нашел обаятельного проводника, пользовавшегося сомнительной репутацией человека, который «говорит с дьяволом в кувшине воды»^[236]. Проводник немного владел языком науати — а может, был из племени, которое позже назвали команчами и чей язык имеет общее происхождение с языком ацтеков. Привлеченный рассказами о государстве, в котором есть сорокавесельные каноэ с носами из золота^[237], Коронадо решил воспользоваться советом этого проводника — несомненно, вдобавок искаженным ошибками перевода, — и повернуть на север, где должна находиться богатая городская культура, называемая Квивира. Он ехал по «равнине столь обширной, что я не смог достичь ее конца, хотя проехал свыше трехсот лиг»^[238]; и там не было места, где не паслись бы бизоны.