Читать книгу - "Король Карелии. Полковник Ф. Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг. - Ник Барон"

Нам подарили одного из таких медвежат, оставшегося сиротой. Это был бесформенный комочек коричневого меха, размерами едва ли больше скотч-терьера. Несколько недель мы кормили его из соски, пока он не научился есть из блюдца. Вначале он был очень робок, все время прятался по углам и жалобно звал мать, но скоро сдружился с щенками дворняжки, помесью овчарки и ретривера, которых нам также подарила самым естественным образом их бездомная мать. Щенки были примерно того же размера, что и медвежонок, но мишка бегал быстрее и у него была не одна дюжина хитрых уловок, чтобы дурачить их. Он доставил нам немало приятных минут, преследуя или спасаясь бегством от щенков — игра, из которой он всегда выходил победителем. Его огромным недостатком была поразительная нечестность; никакое наказание не могло отучить его воровать варенье или сахар при любом подходящем случае, и прислуге офицерской столовой Карельского полка приходилось все время быть настороже, пока они накрывали на стол, чтобы защитить его от набегов, которые планировались с необычайной хитростью и осуществлялись молниеносно, смело и со сноровкой.

Через два месяца его рост достиг примерно трех футов и он стал слишком тяжелым для щенков, поэтому для развлечения ему пришлось полагаться исключительно на самого себя. У него появилось другое любимое времяпрепровождение: он занимал стратегическую позицию за дверью, ведущей во двор, где, никому не видимый, мог наблюдать, не отрываясь, одним озорным глазом за пространством между воротами и забором, через которое хорошо просматривалась дорога и идущий мимо скот. Когда первая корова проходила мимо ворот, он подскакивал к ней сзади, от чего та в панике мчалась по дороге, в то время как медвежонок гнался за ней, подскакивая, словно коричневый шарик. Примерно через сто ярдов он бросал погоню и с удивительным проворством скатывался с дороги, спасаясь от наказания, которое сулила бы ему поимка разгневанным пастухом. Когда все стихало, он возвращался в свою засаду, где готовился к следующей вылазке.

С нашим ручным мишкой был связан один забавный случай. Майор Харт из Канадского шотландского полка прибыл в Кемь в пять часов утра со срочными донесениями для меня. Я приказал дневальному, который принес их в мою комнату, разбудить прислугу офицерской столовой, чтобы они приготовили для майора завтрак, и предложить ему журналы из наших старых запасов, пока я буду одеваться. Прочитав донесения, я не торопясь побрился и оделся: никаких причин для спешки не было. Лишь примерно через три четверти часа я открыл дверь офицерской столовой и был изрядно удивлен зрелищем, открывшимся моим глазам.

^{Медведь Нобс}

Майор Харт сидел в кресле, вжавшись как можно глубже в спинку, абсолютно неподвижно. Его лицо было белее мела, и он не отрывал взгляда от коричневой фигуры Нобса, который самым наглым образом сидел на столе среди тарелок, прижав одной лапой к груди миску со сливово-яблочным вареньем и слизывая его же с другой лапы, которой он зачерпывал варенье из миски. Маленький негодяй настороженно смотрел на меня и не двигался до тех пор, пока я не подошел к нему и не занес руку, чтобы надрать ему уши; тогда, словно коричневая вспышка, он проскользнул под моей рукой и исчез в открытой двери.

Выражение лица майора Харта стоило того, чтобы на него посмотреть. Примерно с минуту он не мог выдавить ни слова; потом, вытирая со лба пот, рассказал мне, что он уже приступил к завтраку, как внезапно осознал, что с другого края стола его внимательно изучает медведь! Зверь приблизился к нему совершенно бесшумно, и майор боялся позвать на помощь или хотя бы пошевелиться, поэтому примерно двадцать минут сидел абсолютно неподвижно, в любую минуту ожидая нападения медведя, который тем временем опустошил всю сахарницу и преспокойно доедал варенье. Мне стало жаль Харта, и я воздержался от шуток над ним. Он был хорошим офицером и позднее прекрасно проявил себя, командуя карельским подразделением в Полярном Круге.

Через несколько дней после возвращения месье Токоя в его отряд в Кандалакше враждебные нам элементы в русских кругах предприняли решительные усилия, чтобы избавиться от Мащерина и лишить нас его бесценных услуг. Мы давно опасались, что рано или поздно им станет известна его роль в исчезновении их бандитов, и та настойчивость, с которой они принялись за его устранение, подтвердила наши худшие страхи. Первым шагом в этом направлении стал приказ от какого-то ученого мужа из Архангельска, согласно которому Мащерину надлежало немедленно прибыть туда для исполнения служебных обязанностей. И мы, и Мащерин прекрасно представляли себе, что это означает, поэтому я отменил приказ, аргументировав это незаменимостью Мащерина в Кеми.

Через несколько дней в его квартиру были посланы два сержанта и четыре солдата с приказом арестовать его по сфабрикованному обвинению в фальсификации ведомостей по расходам. Мы вовремя перехватили этот ход, приказав эскорту доставить обвиняемого в наш штаб вместе со всеми ведомостями. Когда это было сделано, к нам пришел младший офицер и предъявил Мащерину обвинение в присвоении заработка и рационов двух солдат, которые на самом деле не числились в личном составе. Проверка ведомостей, которую мы провели в присутствии обвинителя, показала, что обвинение было совершенно беспочвенным. По моему совету Мащерин потребовал, чтобы перед ним извинились и указали ему имя настоящего обвинителя, однако ни того, ни другого мы так и не дождались. Нам еще повезло, что мы успели забрать подшивки с ведомостями до того, как они были конфискованы, и что в них не успели внесли изменения, которые бы подтвердили обвинения.

Тишина продолжалась лишь один день. Потом позвонил один из подчиненных Мащерина и сообщил, что Мащерин был еще в постели, когда пришли два офицера, чтобы арестовать его, и сейчас они ждут в его квартире, пока он оденется. Мы спешно снарядили Менде и двух морских пехотинцев, чтобы «арестовать» Мащерина и тут же препроводить его в наш штаб. Менде едва успел забрать пленника из рук крайне недовольных конвоиров. После недолгого спора он убедил этих двух молодых офицеров последовать за ним, чтобы перекусить у нас в штабе. Несмотря на то, что мы вручили им письмо, которое должно было объяснить причину неудачи их начальству, они явно боялись возвращаться в русский штаб. Они объяснили, в чем заключались обвинения против Мащерина: он «не выполнил приказ и не посылал отчеты в Архангельск».

Мы в очередной раз проконсультировались с нашим находчивым другом, офицером медицинской службы, и диагноз оказался настолько серьезным, что Мащерина тут же пришлось положить в госпиталь. Мы думали, что там он будет в безопасности, однако сильно ошибались. Он пролежал в госпитале три дня, а на четвертую ночь его оглушили прямо в кровати, засунули в рот кляп, связали и увезли в санях, набросав сверху мешки и одеяла для маскировки.

В течение двух дней мы тщетно пытались узнать о его судьбе, а вечером третьего дня из Кеми на станцию прибыл взвод Мурманской армии вместе со своим грузом. Где-то среди узлов с постельными принадлежностями находился бедняга Мащерин, связанный по рукам и ногам и накрытый одеялом, как тюк. Мы были бессильны: мы не могли обыскивать имущество наших союзников. Тем не менее я написал начальнику Мащерина, что, хоть я и не требую от него ответа или комментариев, я был бы очень признателен, если бы он сообщил капитану Мащерину, когда тот прибудет в Мурманск, что генерал Мейнард хочет поблагодарить его за отлично проделанную работу. Это возымело хоть какое-то действие, потому что мы получили от Мащерина из Мурманска прощальное письмо, в котором он выражал признательность за все попытки спасти его жизнь и сообщал, что штаб британских сил в Мурманске был к нему очень добр, однако сейчас его переводят в Архангельск в качестве заключенного, и судя по охране, приставленной к нему на эту поездку, у него нет надежды добраться до пункта назначения живым.