Читать книгу - "Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева"

Наступившее молчание было похоже на немой вопль. Потом кто-то сказал:

– Где голова, там и ноги.

Людская масса зашевелилась, упорядочиваясь, утрамбовываясь; из нее сама собой вылепилась колонна и потекла с площади к Фонтанке.

Перед Обуховым мостом свернули на мощеную набережную, пустынную в этот ранний час. По каменным ступеням от реки поднимался мужик с коромыслом. Ведра полные! Мужик остановился, раскрыв рот, – эва, сколько их! Другой, пристроившийся у гранитного столбика с удочкой, тоже смотрел на проходившие мимо батальоны, забыв про ловлю. Грохот ног по мостовой отзывался эхом от водной глади и от спящих каменных громад: ать-два! Ать-два! Шли, как один человек.

– Куда вы? – крикнул круглощекий барин в батистовой сорочке, с опухшими со сна глазами, по пояс высунувшись в окно третьего этажа.

– В крепость, – отвечали ему.

– Зачем?

– Под арест.

– За что?

– За Шварца.

Глава шестая

Ну, ребята, чур, дружнее

За товарищей стоять,

С злым начальством жить тошнее,

От него чем погибать.

(Неизвестный автор, 1820 г.)

Зарывшись колесами в снежную слякоть, коляска остановилась возле арки во флигеле большого трехэтажного дома на набережной Фонтанки, с четырехколонным портиком по центру. Приехавший в ней офицер прошел через полураскрытые ворота во двор, подергал ручку звонка у парадной, спросил у швейцара, дома ли господа Тургеневы, услышал: «Точно так-с, пожалуйте», сбросил ему на руки тяжелую шинель с пелериной и стал подниматься по мраморной лестнице, сняв с головы свой «веллингтон» и сунув его под мышку. Слуга проводил его в гостиную, куда тотчас вышли хозяева, а сам удалился, плотно притворив двери.

– Господа, у нас начинается революция, – объявил Федор Глинка.

Не дожидаясь ответа, он расстегнул мундир, достал из-за пазухи несколько измятых листков, исписанных крупным почерком, и положил на круглый столик из красного дерева, сверкавший полированной крышкой. Александр Тургенев поспешно схватил их, нацепил круглые очки и стал читать, отойдя к окну; Николай опустился на канапе с потертой голубой обивкой, по спинке которого скакали греческие колесницы. По его лицу было видно, что он не верит в возможность скорых и глубоких перемен. Глинке он указал рукой на полукруглое кресло, но тот остался стоять, заложив руки за спину.

– Кто это писал? – воскликнул Александр, оторвавшись от листков.

– Один солдат Преображенского полка принес это в полицию; сказал, что нашел во дворе казармы.

– Николай, послушай! «Скажите, что должно ожидать от царя, разве того, чтобы он нас заставил друг с друга кожу сдирать! Поймите всеобщую нашу глупость и сами себя спросите: кому вверяете себя и целое отечество и достоин ли сей человек, чтоб вручить ему силы свои, да и какая его послуга могла доказать, что он достоин звания царя? И если рассмотрите дела своего царя, то совершенно не вытерпите, чтобы публично не наказать его».

Николай вскочил и подошел к брату, теперь они читали вместе:

«Удивительное заблуждение наше! У государя много войска, но это вы сами и есть, а потому вы составляете силу государя, без вашего же к нему послушания он должен быть пастухом. Потому войско должно себя почитать в лице царя, ибо оно ограждает своими силами отечество, а не царь. Царь же значит приставник или сторож всеобщего имущества и спокойствия, но вы, воины, почитаете его не только полным владетелем имущества, но и в жизни вашей хозяином. Жалуйтесь, что солдатская жизнь несносна; но жалуйтесь себе и на себя, ибо от самих вас бедствие происходит. Беспечность и слабость к царю навлекла на вас великое несчастие: если и еще продолжите не радеть о своем благе, то сделаетесь виною своей погибели».

– И много таких прокламаций обнаружено?

– Две или три, но возможно, что есть еще. Солдаты говорят, что их принес какой-то юродивый. Мне дали под честное слово, я должен скоро вернуть; не мешало бы сделать список.

Александр опустил крышку секретера, достал из ящика стопку бумаги, сел на стул. «Опять Иван забыл наполнить чернильницу!»

– Не может быть, чтобы это сочинил кто-то из солдат или даже штабной писарь, – сказал Николай, просматривая последние страницы, пока брат переписывал первую. – «Вы защищаете отечество от неприятеля, а когда неприятели нашлись во внутренности отечества, скрывающиеся в лице царя и дворян, то безотменно сих явных врагов вы должны взять под крепкую стражу и тем доказать любовь свою друг к другу. Вместо сих злодеев определить законоуправителя, который и должен отдавать отчет во всех делах избранным от войска депутатам, а не самовластителем быть. Взамен государя должны заступить место законы, которые отечеством за полезное будут признаны. По таковым народ должен управляться чрез посредство начальников…» Настоящая конституция! Это писал офицер. Наш, русский Риего. Он выдает себя за солдата, но разве стал бы нижний чин обращаться к своим товарищам: «Господа воины»? Он пишет: «Кровь моя должна быть пролита рукою тирана». Разве кому-нибудь из семеновцев уже вынесли смертный приговор?

– Суда еще не было. До возвращения государя это невозможно.

– «Любитель отечества и сострадатель несчастных. Единоземец». Нет, это писал образованный человек.

– А как же этот… Гущевозов? – спросил Александр, не отрываясь от своего занятия.

Степан Гущевозов был унтер-офицером гвардейского егерского полка, который ранним утром восемнадцатого октября послали занять семеновские казармы. Егеря долго не желали повиноваться приказу, генерал Бистром все-таки заставил их себя слушаться, но Гущевозов после сказал одному преображенцу, что за семеновцев нужно вступиться всем: «Взбунтуется вся гвардия – не Гишпании чета, все подымет». Его арестовали и посадили в Шлиссельбургскую крепость.

– Нет, – покачал головой Николай, – здесь изложен четкий план, и говорится не только об искалеченных солдатах, но и о замученных работой хлебопашцах… А что, Муравьев-Апостол все еще в тюрьме?

– Его выпустят нынче вечером, но не может быть, чтобы это он писал, – возразил Глинка. – За ним следят, и за другими офицерами тоже. За поимку сочинителя назначена награда – десять тысяч рублей.

– Сочинитель называет царя разбойником, а всех дворян – тиранами, – заметил Александр. – Пишет, что дворяне убили императора Павла, дворяне же ломают кости солдатам и продают крестьян, как скотов, не дают народу доступа к образованию. Присяга Александру была вырвана под принуждением! Это уже не испанская революция, а французская! Сергей Муравьев был в Европе в ту злосчастную пору, вряд ли он хочет ее повторения у нас. А Матвей сам рассказывал мне, что пяти лет от роду плакал при звуках «Марсельезы»!

– Предотвратить кровопролитие в наших силах, – сказал Глинка. – Но только