Читать книгу - "Время банкетов - Венсан Робер"

Банкет в честь Россини 16 ноября 1823 года, в котором приняли участие сто семьдесят подписчиков, представляет собой исключение только по видимости. В большой зале «Теленка-сосунка» «г-н Россини сидел между мадемуазель Марс и госпожой Паста. Напротив героя праздника помещался г-н Лесюёр; справа от него сидела г-жа Россини, а слева — мадемуазель Жорж. Затем располагались г-жи Грассини, Чинти и Демери». Иначе говоря, все присутствовавшие дамы были либо певицы, либо актрисы, то есть женщины, которые постоянно выступали на публике и которых никому бы не пришло в голову причислять к женщинам порядочным. Во Франции в это время, как показала Анна Мартен-Фюжье, Церковь по-прежнему считала актрис грешницами, не сильно отличающимися от публичных женщин, и отказывала им в церковном погребении. Какой бы славой они ни пользовались и какими бы талантами ни блистали, в хорошем обществе они приняты не были и общаться с порядочными женщинами права не имели. Таким образом, их присутствие на банкете в честь Россини не доказывает ничего иного, кроме исключительности артистического мира, где границы между мужским и женским были несколько смазаны. В обычной жизни женщины на банкет не допускались, поскольку и буржуазия, и аристократия ограничивали сферу действия женщин исключительно домашним кругом; публичное же пространство и публичные дебаты считались делом сугубо мужским. Впрочем, и сами трапезы после Революции приобрели по преимуществу мужской характер; известно, например, что Гримо де Ла Реньер не поощрял присутствия женщин на устраиваемых им гастрономических обедах^[162]. Я нашел лишь одно исключение, да и то предположительное: в отчете о банкете в Труа в честь Казимира Перье говорится, что в конце трапезы супруги главных местных нотаблей получили возможность выразить свое почтение госпоже Перье, из чего, по-видимому, можно сделать вывод, что эта последняя, сопровождавшая мужа, была допущена к пиршественному столу; однако ее статус как супруги героя дня был совершенно исключительным^[163]. Зато нередко случалось, что дам и девиц приглашали взглянуть на пиршественную залу уже после десерта и произнесения тостов. Как правило, именно они занимались сбором пожертвований, что соответствует одной из их традиционных социальных ролей — роли благотворительницы^[164]. Однако, судя по документам, некоторые дамы и девицы питали нескрываемый интерес именно к политической стороне праздника, в котором участвовали их супруги или братья (невозможно вообразить, чтобы они были допущены туда, где не присутствовали их родные^[165]); можно также предположить, что некоторые из гостей желали получить свидетельство о благонравном поведении и развеять подозрения, которые неминуемо возникли бы в маленьких городках и замкнутых обществах, если бы никто не мог удостоверить, что на этих собраниях в самом деле царит тот идеальный порядок, о каком сообщают местные газеты.

В конце трапезы, за десертом, наступало время тостов, когда сотрапезники поднимали бокалы, как правило наполненные шампанским, сначала за здоровье короля, затем за королевскую фамилию, а затем за героя или героев праздника. Но случалось, что тосты произносились также за Хартию, за палату пэров или депутатов, за национальную гвардию и даже за Торговлю, за Земледелие или за процветание города Ангулема. Тосты были призваны выразить цель, объединяющую гостей, их общие чаяния. По этой причине либералы, сочиняя пародию на банкет своих противников-клерикалов, могли вложить в их уста «тосты за пересмотр конституции, за взятие Франции в опеку, за презрение к шарам, за право двух ветвей власти навязывать свою волю третьей и за истребление всех тех, кто не принадлежит к числу иезуитов»^[166]. По той же причине первый тост, как и на масонских банкетах, всегда произносился за здоровье короля; он мог оказаться и последним, однако обойтись без него было невозможно. «Французская газета», которая забыла или притворилась, что забыла в 1830 году о банкетах в «Радуге» и на улице Горы Фавор, возмущалась тостом, произнесенным в «Бургундском винограднике»: