Читать книгу - "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - Ева Ингеборг Фляйшхауэр"

Ленину, очевидно, поставили задачу в условиях угрозы наступления германского неприятеля на российскую столицу по суше и по морю поднять восстание, по возможности последнее, и взять наконец государственную власть. Для этой цели ВК перекачало в Петроград самые крупные за все время средства^[3045] и привлекло социал-демократических спонсоров в Германии к поддержке долгожданного решающего удара их русских товарищей^[3046].

Хотя Людендорф объяснял ограниченный масштаб рижских наступательных операций нехваткой войск и необходимостью стратегического улучшения позиций ради их сбережения^[3047], основная цель их, несомненно, являлась тактической: психологически они метили «в Петербург и произвели там необычайное впечатление, гораздо большее, чем заслуживали с военной точки зрения. Без сомнения, они способствовали довершению развала России…»^[3048] Таким образом, главный замысел состоял в том, чтобы с ближайшего расстояния оказывать сильное психологическое давление на российскую столицу, облегчая Ленину захват власти. Оба партнера подготовили столицу Лифляндии к этой функции «дамоклова меча»: «немцы избрали г. Ригу базой для своих шпионов и пропагандистов»^[3049], а большевики создали необходимые условия в расположении Северного фронта и в его тылу. Генерал-лейтенант Бонч-Бруевич использовал свои возможности начальника псковского гарнизона для большевизации стоявшей в Риге 12-й армии; назначенного в июле ее командующим генерал-лейтенанта Д. П. Парского убедили минимизировать оборону города и вывести войска из Риги, практически оставив ее открытой для германских войск^[3050]; комиссар Временного правительства при 12-й армии В. С. Войтинский, номинально меньшевик, но с 1905 г. член РСДРП(б), не препятствовал солдатам в массовом порядке покидать окопы с оружием и боеприпасами. Наконец, распространению пораженчества в этих окопах помогали местные молодые^[3051] бундовские романтики революции, которые, будучи вдалеке от штаб-квартиры Ленина, принимали его «интернационализм» за чистую монету, пока Брест-Литовский мир не открыл им глаза. К ним принадлежал поэт-пацифист Семен (Симеон) Нахимсон^[3052]. Ленин раньше с иронией над ним посмеивался, а теперь лично поручил ему углубленную пропагандистскую работу в солдатских комитетах и солдатской печати 12-й армии. В ее траншеях благодаря блестящей риторике Нахимсона процветал утопичный интернационализм. Этим духом заразились даже такие образцовые прежде части, как 5-я Сибирская стрелковая дивизия и 17-й Сибирский стрелковый полк^[3053]. В итоге «войска Северного фронта и особенно 12-й армии были наиболее развалившиеся из всех и, по логике вещей, не могли оказать врагу должного сопротивления»^[3054].

Стараясь обеспечить своему большевистскому партнеру самую эффективную помощь, Людендорф воспользовался методом «введения в заблуждение», который с тех пор стал играть все возрастающую роль в его операциях^[3055]. План рижской операции включал «ряд обманных мероприятий», призванных «ввести в заблуждение противника»^[3056], да и вся она в целом была максимально рассчитана на ту же задачу. Военная угроза столице служила подкреплением планируемому Лениным перевороту. Поставленное перед выбором: завоевание германскими войсками (которые якобы вот-вот пойдут на приступ) или немилое большевистское правительство — большинство населения из чувства национальной солидарности выбрало бы последнее. Ленин, со своей стороны, по мере сил эксплуатировал эту задумку в качестве пропагандистского средства и даже собственных товарищей пугал мнимой угрозой столице. Соединенными усилиями партнеры достигли желаемого эффекта: взятие Риги вызвало среди населения столицы апокалиптические настроения. После усиления германских морских баз в Данциге и Либаве и захвата крепости Усть-Двинск в Ставке тоже стали опасаться, что германский флот намерен высаживать десанты по всему побережью Рижского залива: «…германцы на северном фронте перешли в наступление, переправились через Двину, прорвали наш фронт, и появилась угроза не только Риге и Ревелю, но и Петрограду… чувствовалось, что… положение может стать катастрофическим»^[3057].