Читать книгу - "Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман"

прежде чем Аппиан позволил ей такую невинную забаву? — вытирая слезы от смеха, проговорил Кесарий. — Он стал значительнее более суровым, по сравнению с тем, каким я его знал.

— Ошибаешься. Он только через неделю заметил, что с дочерью что-то не то.

Горгония наморщила свой лоб и проговорила задумчиво и величаво:

— «Горгония, с нашей девочкой что-то не так. Ты заметила?», — тут она накинула по самые глаза покрывало, до этого лежавшее на ее плечах, сложила руки перед грудью и тоненьким голоском ответила: — «Да, муж мой». — «Я не люблю потакать девичьим капризам…, — продолжила она опять с деланной суровостью, — и это дальнее путешествие, я понимаю…» — «Очень дальнее, Аппиан, очень!» — «Но я все-таки решил позволить ей съездить перед свадьбой в Новый Рим. Я знаю, ты будешь против, но я должен настоять». — «О, Аппиан, это такая дальняя дорога!» — «Горгония, это твоя единственная дочь. Ты должна понимать, что свадьба бывает один раз в жизни». — «Да, супруг мой… Но я так боюсь! Где нам остановиться в Константинополе? Я так не люблю эти столицы!» — «О вас может позаботиться твой брат». — «Кесарий?» — «Конечно! Он же придворный врач». — «И член сената». — «Именно. Как ты могла о нем забыть? Ах, вы, женщины, такие легкомысленные, такие глупенькие!» — «И правда, как я могла о нем забыть! Какой ты умница, Аппиан! Чмок-чмок-чмок! Но…» — «Что?» — «Не сердись, Аппиан, но я не поеду без тебя». — «Но я занят, эта кесарева подать занимает у меня весь досуг! Поезжайте вместе с твоей мамой!» — «С мамой? Но отец будет против!» — «Я поговорю с ним, Горгония. Иди на свою половину, порадуй Аппиану и начинайте готовиться в дорогу».

Горгония весело отбросила назад темно-русые кудри и снова принялась за виноград. Кесарий, нежно глядя на сестру, сказал с укором:

— И не стыдно тебе, Горги? Так издеваться над бедным супругом? Иногда, глядя на тебя, я думаю, что неспроста древние мужи отобрали у вас власть и заперли вас в гинекее. В этом есть разумное зерно.

— А вот в Спарте не запирали, — сказала Горгония. — И вообще, после твоей речи тебе нельзя уже идти на попятный.

— Да уж, — добродушно сказал ее брат, протягивая ей чашу с вином. — Куда нам тут до Спарты.

— Если бы Аппиан был умный… как ты или Григорий… то он сам бы отпустил нас к тебе в гости, понимая, что я скучаю по брату. Но вы, мужчины, порой бываете такие непонятливые! — Горгония взяла его за руку. — Особенно когда речь идет о каком-нибудь добром деле. Маме тоже надо целую речь готовить перед отцом, чтобы он разрешил ей послать еду или одежду тем или другим беднякам. Все-то ему подробно расскажи, да объясни, да про всех выясни. Но если видно, что люди бедствуют, зачем выяснять и говорить, что церковная казна под его личной ответственностью. Ну не хочешь из церковной, дай из своей, в конце концов, не обеднеешь, а из-за этих проволочек чьи-то дети спать голодными лягут, а Христос так делать не учил.

— Горги, возьми, пожалуйста, у меня денег и передай потом маме — пусть у нее будут свои… ну, понимаешь, которыми она сможет распоряжаться, как хочет… мало ли, срочно кому-то помочь, — неожиданно сказал Кесарий.

Горгония несколько мгновений изумленно глядела на него, потом обняла и расцеловала:

— Кесарий! Ты совсем не изменился! Как хорошо! Какой ты… Новый Рим тебя не испортил!

— Ну что ты, что ты! — весело сказал он в ответ, тоже поцеловав ее. — Отчего это он должен меня портить? Наоборот, здесь я могу проявить все свои наилучшие качества. Кстати, наш многоученый брат наверняка написал об этом в якобы моем очередном письме отцу. Давай я подпишу его, и покончим с этим неприятным делом.

— Вот оно, ношу у сердца, — Горгония протянула ему пергамен. — Быстрее подписывай. Нечего читать.

Она взяла со столика пригоршню фисташек.

— Нет, я обязательно прочту. Ты знаешь, сестрица, на государственной службе я взял себе за правило не подписывать бумаги, не читая.

— Подумать только, как летит время, — проговорила Горгония сокрушенно. — Когда ты был вот такого росточка, — она показала на стоящую на полу чашу с нимфами, — и я тебя сажала на горшок, кто бы мог подумать, что ты возьмешь себе за правило не подписывать бумаги, не читая!

— Горги! — добродушно ответил Кесарий, пробегая письмо глазами. — Я знаю, что, если судьба послала мне старшую сестру, я обречен вовремя и не вовремя слушать про этот проклятый горшок. Я почти смирился с этим — не буду хвастлив чрезмерно, говоря, что до конца. Но я пытаюсь вести философскую жизнь… Так что ты напрасно пытаешься вывести меня из состояния атараксии… или что там у меня… Стой, а это что такое? — возмущенно вскричал он.

— Где? — испугалась сестра.

— Вот! Слушай! «Император нуждается в моих услугах теперь более, чем когда бы то ни было… Падеж среди овец — тринадцать голов, из них маток — семь, падеж среди коз — двадцать голов, в том числе выкидышей у коз и овец семнадцать, у жеребых кобыл — четыре. От куриной моровой язвы поголовье кур уменьшилось на тридцать одну…»

Горгония хохотала, вытирая слезы покрывалом.

— Он что думает, ваш Григорий — я тут кем, гиппиатром в Новом Риме служу при дворе?! Коновалом?!

— Ой, нет… Кесарий, нет! — задыхалась Горгония от смеха. — Это все кесарская подать, будь она неладна! Григорий не нарочно! Он так запутался и переутомился с этой податью, что стал подсчеты на той же табличке проводить, на котором писал твое письмо! Как хорошо, что ты взял себе за правило…

— Дети! Уже далеко за полночь! Вы еще и не думали молиться! Горгония! Надень покрывало, ты не у себя дома! Кесарий! Как тебя все-таки испортила твоя придворная жизнь!

Нонна незаметно вошла в залу и теперь с укором стояла перед ними, закутанная с ног до головы в свое темное покрывало диакониссы. Судя по всему, она не ложилась спать, а проводила ночное время в молитве, когда до нее донесся шумный разговор ее взрослых детей.

— Вот она, потестас матриа! — воскликнул Кесарий, вставая и обнимая Нонну. — Пойдем, мама, посидишь с нами!

— Не хочу, Кесарий, я сердита! — пытаясь казаться строгой, проговорила она, но сын подхватил ее на руки и отнес к очагу, усадив между собой и Горгонией на кушетку.

— Не сердись, мама, мы тебя очень любим, — проговорила Горгония, и сестра с братом поцеловали Нонну в щеки с двух сторон одновременно, а потом стали