Читать книгу - "Вьетнам. История трагедии. 1945–1975 - Макс Хейстингс"

Сражение постепенно утихло. Гарнизонный оператор отменил воздушную атаку истребителя-бомбардировщика с позывным Цезарь-5: «Мы взрываемся все. Прощаемся с нашими семьями… Прощай, Цезарь». Форт «Изабель» продержался еще несколько часов: 1200 его защитников предприняли попытку вырваться из окружения, которая закончилась тем, что две роты были полностью уничтожены в хаотичной ночной схватке. Считается, что марокканский артиллерист по имени Мухаммед бен Салех, продолжавший вести стрельбу из своей 105-мм гаубицы еще несколько часов после приказа де Кастри, стал последним, кто погиб в битве за Дьенбьенфу. На руках у вьетминевцев оказалось 5500 пленных, из них почти тысяча раненых. Французское командование официально зарегистрировало 1161 дезертира, которые теперь присоединились к рядам военнопленных, — в общей сложности 16 батальонов французских и колониальных войск были вычеркнуты из боевых списков Наварра. Вьетминевский бард Ван Ки изумлено заметил: «Это была невероятная победа, за гранью нашего воображения. Никто не мог понять, как мы смогли победить такую мощную силу»^[113]. Полковник Чан Чонг Чынг справедливо утверждал, что эта победа была прежде всего «триумфом воли»^[114].

В плену погибло больше людей де Кастри, чем в бою. Когда французские офицеры прибыли в лагерь для военнопленных, вьетминевский комиссар обратился к ним в характерной для коммунистов манере: «Вы находитесь здесь на неопределенный срок. Мы будем перевоспитывать вас трудом. Вы будете жить такой же жизнью, как те, кого вы угнетали, и будете страдать так же, как страдали они, чтобы понять их. Мы поможем вам в ваших поисках истины»^[115]. В конечном итоге домой вернулось всего 3900 бывших защитников гарнизона — 43 % попавших в плен. 60 тайцев и 19 европейцев сумели выскользнуть из окружения и, преодолев больше 160 км по труднопроходимым джунглям, прийти в расположение французских войск. Де Кастри освободили из плена в конце 1954 г. Первым вопросом, который он задал встречавшему его офицеру ВМС, было: «Правда, что они хотят меня пристрелить?»

Из 14 324 вьетнамских солдат, взятых вьетминевцами в плен во французской униформе в ходе войны, домой вернулся только каждый десятый. Справедливости ради стоит сказать, что солдаты армии Вьетминя страдали от голода и недостатка медицинской помощи не меньше военнопленных. Тем не менее совершенно очевидно, что Зяпа и его соратников нисколько не заботило выживание тех, кто выбрал проигравшую сторону. Да и могло ли быть иначе, если за победу в Дьенбьенфу они без колебаний заплатили, по некоторым оценкам, 25 000 жизней своих солдат? Нгуен Тхи Нгок Тоан, 21-летняя дочь высокопоставленного чиновника, ставшая пламенной революционеркой, служила медсестрой в армии Зяпа. Сразу после победы в Дьенбьенфу она вышла замуж за Као Ван Кханя, заместителя командующего 308-й дивизией; свадебная церемония состоялась в командном блиндаже де Кастри.

С теоретической точки зрения битва при Дьенбьенфу не была решающим событием, способным переломить дальнейший ход войны. Французы все еще обладали значительными силами, тогда как армия Зяпа была настолько обескровлена, что ей было не под силу перевести эту локальную победу в успешное общее наступление. Но это поражение сломило дух правительства и народа Франции. Пьер Роколь писал: «Поражение при Дьенбьенфу подало мощный сигнал, что пора прекратить огонь, поскольку воля к продолжению борьбы иссякла»^[116]. Американские спонсоры сыграли с французами злую шутку: они предоставили им достаточно военной помощи, чтобы вести войну, но недостаточно для того, чтобы в ней победить.

Как правило, ошибочно полагать, что исход любой исторической драмы заранее предрешен, однако в истории присутствия Франции в Индокитае с 1945 по 1954 г. не было и тени неопределенности: колониальное правление оказалось обречено на фоне подъема национально-освободительной борьбы с явным коммунистическим окрасом вкупе со слабостью некоммунистических политических сил — мифической «третьей силы», о которой так любили говорить американцы. Даг Рэмзи, сотрудник дипломатической службы США, который спустя десятилетие станет значимой фигурой во Вьетнаме, впоследствии сказал: «У меня не раз возникал вопрос, чего ради мы вмешиваемся в это столько лет подряд. Все эти договоренности с колониальным державами начались еще с Рузвельта. При Даллесе все дошло до абсурда»^[117].

Было немало размышлений о том, в какой мере Зяп своим успехом был обязан китайским военным советникам. Очевидно, что люди Мао предоставляли важную консультативную помощь. Но, как показывает последующая история, северовьетнамские лидеры — как мы отныне будем их называть, несмотря на то что большинство коммунистических лидеров были уроженцами центрального и южного Вьетнама, — практически не нуждались в чужих советах и мало к ним прислушивались. За десятилетие войны с могущественным врагом Зяп и его соратники стали искусными военачальниками с огромным опытом и, что было их немаловажным преимуществом, с полным безразличием к жертвам, присущим всем коммунистическим армиям: недаром некоторые на Западе окрестили северовьетнамцев «дальневосточными пруссаками». Повествуя о военных победах, современная история Вьетнама — как того требует официальная мифология авторитарного государства — выдвигает на передний план личную роль Хо Ши Мина. Впрочем, в этих утверждениях имеется доля истины: Зяп не смог бы удержаться на посту главнокомандующего после стольких кровопролитных поражений и не менее кровопролитных побед без той безоглядной поддержки, которую оказывал ему Хо в хорошие и плохие времена. Самого генерала скорее уважали и боялись, чем любили. Страдая болезненным самомнением, в своих мемуарах он описывал вьетнамские войны исключительно с вершины собственного «я» — «Зяп… Зяп… Зяп…» — лишь вскользь упоминая о заслугах своих подчиненных. Как бы то ни было, одержанная под его командованием победа при Дьенбьенфу вошла в число самых эпических военных побед XX в.