Читать книгу - "Факелоносцы - Розмэри Сатклиф"

— Кольцо принадлежит моему отцу и не продается..

— А отец твой, как я понимаю, умер? И не исключено, что от рук саксов?

Аквила ответил не сразу, выдержав пристальный взгляд темных выпуклых глаз. Губы его были плотно сжаты, выражение рта жесткое.

— Моего отца саксы убили три года назад, — ответил он наконец. — А меня забрали в рабство. Каким образом вернулось ко мне отцовское кольцо, касается только меня. Я бежал с Таната из сакского лагеря и теперь путешествую. Ну как, на все твои вопросы я дал ответ?

Эуген улыбнулся — широкой, медлительной, как и все в нем, улыбкой. Но взгляд его вдруг стал более острым.

— Путешествуешь, говоришь… и все-то мне надо знать… И куда лежит твой путь, если не секрет?

— На запад, в горы.

— Так. Это долгий путь. Ведь от Венты до гор не меньше двухсот миль.

Аквила, как раз подносивший чашу к губам, поставил ее обратно, медленно и осторожно, словно боясь расплескать. У него было такое чувство, будто он получил удар под ребра. Перед его мысленным взором возникли ступени террасы их дома и заостренная смуглая мордочка птицелова. После долгой паузы он поднял глаза и спросил:

— Почему ты так сказал?

— Чтобы посмотреть, значат ли что-нибудь для тебя эти слова. И они тебе знакомы, не правда ли?

— Мой отец был приверженцем Амбросия, и поэтому его убили по приказу Вортигерна, — хриплым голосом ответил Аквила. — Как ты догадался, что этот старый пароль для меня что-то значит?

Эуген протестующе поднял руку — пухлую и неожиданно чересчур маленькую для такого крупного человека.

— Нет, нет, это была даже не догадка. Так, шальная стрела, выпущенная в темноте наугад, которая не принесет вреда, если пролетит мимо цели.

— Кто ты? — настойчиво спросил Аквила.

— Я был личным лекарем Константина, когда он правил в Венте. Теперь служу его сыну в том же качестве, а изредка, как, например, в этот раз, выполняю роль сугубо неофициального посланца.

Снова наступило молчание, затем Аквила спросил:

— Ты веришь в слепой случай?

— То есть верю ли я, что лишь слепой случай свел тебя с посланцем Амбросия в воротах «Золотой лозы» в Уроконии, когда ты следовал этим путем, чтобы, как я понимаю, положить меч — если бы он у тебя был — к ногам Амбросия?

Аквила согласно кивнул.

Эуген в задумчивости вытянул вперед губы.

— В словах «слепой случай» есть какой-то неприятный привкус отчаяния… чего-то бесформенного или бессмысленного. Скажем так: если это и была случайность, то счастливая. Для меня, по крайней мере. Завтра, покончив со своей миссией, вернее, не выполнив ее, ибо люди здесь — как ты говоришь — так далеко от моря, что их никогда не касался сакский ветер, я возвращаюсь к Амбросию в горы. А поскольку я по природе своей человек общительный, то я буду счастлив иметь попутчика — если, конечно, ты составишь мне компанию.

Вдоль дороги стремительно и беззаботно неслась говорливая река; по обе стороны дороги, прямо из коричнево-ржавых лесов вырастали горы: постепенно, по мере подъема, они переходили в голые окутанные туманом скалы, поросшие лишь выцветшим вереском. Стук копыт мула и казавшееся неуместным позвякиванье маленьких бубенчиков в этой безлюдной местности действовали раздражающе на слух Аквилы, устало шагавшего рядом с мулом, на котором ехал Эуген. Тот сидел в седле, сгорбившись, и вздыхал и отфыркивался всю дорогу. Он был рыхлый, тяжелый, один из тех несчастливцев, чье тело не закаляют обстоятельства, обычно закаляющие и укрепляющие других людей. Но дух его был крепче мягкого расслабленного тела, в этом Аквила успел убедиться за неделю с лишком совместного пути.

За это время они из Уроконии с ее фруктовыми садами и заливными лугами перекочевали в самое сердце диких Арфонских гор.

— Эрии, приют орлов, — сказал Эуген, когда вдали на фоне заката замаячили плотно теснящиеся друг к другу вершины с горой Ир Видфа посредине, которая, как король, высилась среди своих подданных. Аквила решил, что имя подходит горе как нельзя лучше.

И вот перед ними открылась долина, дорога пошла под уклон, огибая поросшие ольшаником берега озера. Над водой парил легкий туман, он заползал в ольшаник, затекал в расселины и пещеры, прокрадываясь вверх по дальним склонам, которые уже сделались синими в сумеречном свете осеннего вечера. А на южном конце озера, впереди толпящихся гор, прямо из тумана дерзко вздымался большой округлый холм, как бы запирая собой долину. Аквила даже с этого расстояния разглядел линию крепостных стен, которые как змея обвивали кольцами торчащую вверх громаду.

— Уф! — Эуген шумно с облегчением вздохнул. — Динас Ффараон! Наконец-то! В жизни не видел радостнее зрелища! Я весь разбит, от макушки до пяток. — И, озираясь кругом, он добавил при виде стелющегося по спутанному вереску и болотному мирту тумана: — К тому же мы, кажется, добрались вовремя. Я — толстое изнеженное существо и терпеть не могу ездить верхом по горам вслепую.

Аквила кивнул, не отводя взгляда от крепостного холма, замыкающего долину.

— Так вот, значит, каков оплот Амбросия, — произнес он удивленным тоном, в котором слышались нотки разочарования.

— Да, таков оплот Амбросия с осени до весны. Крепость была старой еще до того, как легионы проложили первую дорогу через горы, чтобы построить на побережье Сегонтий. В свое время она послужила не одному правителю. — Эуген бросил на Аквилу лукавый взгляд и, как бы угадывая его мысли, добавил: — Я вижу, она тебе не очень-то по вкусу?

— В старину она, может, и была хороша для какого-нибудь дикого горного князька…

— Но не для Амбросия, хочешь ты сказать, не для сына Константина, последней надежды Британии? Но пойми, эта старая горная крепость всегда была местом, откуда вершили свою власть арфонские владыки. А потому в людских умах она связывается с могуществом Британии, чего не скажешь про Сегонтий, город легионеров. Хотя именно в Сегонтий созывает Амбросий молодых воинов на летние учения. Недаром же место это называется Динас Ффараон, иначе говоря, Крепость Верховной Власти… И не забывай также — как раз отсюда спустился в свое время Константин и прогнал саксов в море.

Аквила взглянул на большого усталого человека, ссутулившегося на своем муле, и задал вопрос, который вертелся у него на кончике языка с самого Урокония:

— А спустится ли Амбросий с гор, как Константин, его отец? Да и живо ли еще это дело, Эуген, или оно мертво и люди служат ему просто потому, что были когда-то преданы ему?

— Что до меня, мой юный друг, — помолчав, сказал наконец Эуген, — то, пожалуй, умереть за дело, которое мертво, я бы еще мог. Но вот испытывать подобные неудобства, трястись ради него верхом на муле — на это я уже не способен.

Дальше они ехали молча. Вокруг постепенно сгущался туман. Слова Эугена показались Аквиле убедительными. Однако тревога не проходила. Раньше он думал о молодом Амбросии как о вожаке таких людей, как его отец, но сейчас он начал понимать, что сын Константина представляет собой нечто гораздо более сложное. Не только вождь римской партии, но и властелин Арфона — человек, принадлежащий двум мирам. А что, если он всего лишь второй Вортигерн?