Читать книгу - "Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - Елена Соломински"

* * *

Коснулись моего еврейского происхождения и по следующему делу: в селе Ершовка Липовской волости Самарского уезда летом пропал работник местного зажиточного крестьянина Базыкина Яков Кормяков. Искали его везде – в поле, в лесу, в сухих колодцах. Нигде его не было. Стали говорить, что Кормяков убит своим хозяином и где-нибудь им спрятан.

Были довольно основательные причины для такого предположения. Как-то раз перед вечером, когда пригоняли скотину с поля, слышен был сильный крик Базыкина, неистово ругавшего Кормякова за то, что одна из лошадей отстала от табуна, и один из проходивших мимо видел, как Базыкин на задах двора набрасывался на Кормякова.

Спустя две недели в поле в нескольких верстах от села Липовка, на помещичьей земле, в сухом колодце было найдено сильно разложившееся тело, в котором братья признали Якова Кормякова. В колодце была солома нескольких сортов: овсяная, пшеничная, ржаная. То, что тело было обнаружено случайно мальчиками-пастухами, а между тем раньше, когда старики и полиция там искали, тело не было найдено, дало основание заключить, что Кормяков, убитый Базыкиным, был сначала где-нибудь спрятан, а затем свезен в этот колодец. Полиция приступила к дознанию и все предположения как будто оправдались: на заднем дворе Базыкина, под навесом у стены, оказалась засыпанная яма в рост человека, в этой яме были следы тех же трех сортов соломы, что и в сухом колодце; в чулане нашлась шапка со следами, по-видимому, крови.

Я приступил к следствию. Базыкин произвел на меня крайне неприятное впечатление. Спрошенные мною жители села давали самые неутешительные отзывы о нем. Характера он был крутого, вспыльчивого, дурно обращался с работниками. Его дядя и один из братьев за дурное поведение были сосланы по приговорам в Сибирь. «Туда и ему дорога!» – говорили жители про него.

Так как время было жаркое и труп успел сильно разложиться, я пригласил не уездного врача из Самары, а временно исполнявшего тогда обязанности земского врача Владимира Дмитриевича Орлова, впоследствии профессора Киевского университета по гигиене²⁷⁴.Кормяков был признан своими братьями по особой примете: у него кисть была выворочена наружу, что оказалось и у трупа. Врач Орлов пришел к заключению, что хотя из-за сильного разложения тела трудно узнать личность убитого, по имеющемуся в полости живота разрезу можно полагать, что этот разрез мог быть произведен найденной у Базыкина шашкой, которую, однако, надлежит послать во врачебное отделение для исследования имеющихся на ней пятен.

Базыкин о яме и шашке дал такое объяснение: яма была вырыта для хранения летом провизии, шашка давно валяется в чулане, чуть ли не десять лет, привезена она была кем-то из родственников-солдат. На Кормякова хотя он, Базыкин, хотя и кричал, но не был «в сердцах»; куда делся Яшка, не знает. Он сам участвовал в поисках последнего, но не был в той группе, которая искала в поле и в сухих колодцах; он искал в лесу.

Целую неделю я возился с этим делом. С одной стороны, все улики как будто были налицо, а с другой – чувствовалась невиновность Базыкина. Разрез полости живота, покрытая ржавчиной шашка тоже внушали сомнение. Я распорядился перевести Базыкина в село Липовку, где и решил остаться до окончательного выяснения дела.

Оправдалась поговорка «Бог устами младенцев глаголет». На въезжей в Липовке дежурил вместо отца, помню, сотского Соврова, его четырнадцатилетний шустрый мальчуган – Ванюша. Базыкин содержался при волостном правлении недалеко от въезжей. Вечерами я посылал узнавать, что делает Базыкин, и получал один и тот же ответ:

– Стоит на коленях и молится Богу.

Как-то раз, перед вечером, на дворе лил дождь словно из ведра, и я, лежа на кровати, стал беседовать с Ванюшей:

– Что, – я говорю, – по-твоему, Базыкин убил Яшу Кормякова?

– Не знаю, – говорит, – барин.

– Ну, – говорю, – сходи в последний раз, посмотри, что делает Базыкин.

Он вернулся:

– Всё, – говорит, – молится.

А затем:

– Ну и грязь, утопленника и то в пору закопать куда-нибудь.

– А что тогда будет? – спрашиваю я.

– Вестимо, – отвечает, – на чьей земле зарыт утопленник, там и засуха и неурожай. Спроси у попа.

Нервы у меня были так напряжены, что этот ничтожный разговор навел меня на мысль о том, что тело может быть не Кормякова, а какого-нибудь самоубийцы, и, так как к обвинению Базыкина больше данных нельзя было добыть, я решил избрать другой путь.

Немедленно послал за волостным старшиной и писарем и поручил им доставить сведения, какие несчастные случаи смерти или самоубийства были в этой волости. Такие же требования были с нарочным посланы мною в соседнее волостное правление. Не доверяя волостному начальству, я сам отправился в местное волостное правление, пересмотрел все книги и нашел, что несколько месяцев тому назад недалеко от этого села к берегу реки приплыло мертвое тело неизвестного человека; тело это было вскрыто уездным врачом и предано земле в деревне верстах в двадцати от Липовки. Несмотря на дождь и темноту, я велел подать лошадей и поехал в эту деревню, взяв с собою волостное начальство, а также и Базыкина.

Подъехали к сельскому старосте. Он вышел к нам и на вопрос, где похоронен покойник-утопленник, ответил, что на кладбище у ограды, что могилу рыли такие-то и такие-то крестьяне и что при нем, сельском старосте, а также полицейском сотском рывшие могилу похоронили покойника. Послано было за могильщиком, за полицейским сотским, и все мы отправились на кладбище. По указанию могильщиков и властей разрыли могилу. Тела не оказалось. Я велел продолжать рыть. Картина была жуткая: темная ночь, льет дождь, крестьяне с фонарями, а Базыкин стоит на коленях и молится Богу. Могильщики перестали рыть, говоря, что дальше нельзя, идет уже грунт; я стал спрашивать, где же покойник. А. могильщики, стоя в могиле, говорят:

– Где же ему, чай, быть, здесь, не убег же.

– Ну, – говорю, – если здесь, ройте, может найдется.

Я объявил, что еду в Липовку, и велел старосте и могильщикам приехать ко мне утром. Усталый, вернулся на въезжую и лег спать. Когда на следующий день проснулся, мне сказали, что пришли «старики», то есть крестьяне той деревни, где я ночью был. Одевшись, я вышел в сени. Солнышко светило, дверь из сеней во двор была раскрыта, в сенях был с десяток бородатых крестьян. Один из них держал бумагу наготове. Увидав меня, они стали кланяться и сказали, что утопленника нет в земле.

Оказалось, что уездный врач довольно поверхностно произвел вскрытие утопленника, приплывшего к берегу, сделал небольшой надрез в брюшной полости, потом велел фельдшеру зашить живот, сельскому начальству поручил похоронить покойника и ушел; а фельдшер, известный горький пьяница, выпив водку, принесенную для мытья рук, не зашил живота. Тело утопленника похоронили на кладбище, а на другой день ночью, дабы избавить деревню «от глада и мора, от неурожая и засухи», вынули тело и свезли в степь, в сухой колодец, на землю купца Шихобалова, считая, что лучше пусть будет неурожай на земле Шихобалова, чем на крестьянской.