Читать книгу - "Правда фронтового разведчика - Татьяна Алексеева-Бескина"

Сквозь Войну человек прошел, пробился, продрался, от опасностей не прятался, врагов уничтожал, друзей заслонял, и жребий ему выпал — жить!

Позднее, прочитав написанное, первую часть книги, он приписал к тексту строки Ю. Друниной — поэта-фронтовика:

Запорол я сердце, как мотор, — в нем все чаще, чаще перебои…

До каких же в самом деле пор брать мне каждый сантиметр с бою?

Ничего!

Кто выжил на войне, тот уже не сдастся на гражданке!

С нестерпимым грохотом по мне

проползают годы, словно танки…

Бал выпускной

Выпускные балы, наверно, во всех школах одинаковы: бестолковы, шумны, грустны и дурашливы. Школьные несерьезные отношения вдруг становятся по-взрослому значимыми, приятельски беззаботные — оказываются дружбой на годы. И школа помнится как последний островок прошлого, детского. Были и поцелуи в кустах, и тайно принесенное «взрослое» вино, и небезобидные шуточки. Последний школьный сбор — бал. 21 июня 1941 года. Начиналась жизнь в «после"…

В четыре часа утра в приподнятом настроении после бальной суматохи Игорь влез домой через террасу, чтобы не будить родителей. В маленьком деревянном домике подмосковного тогда Ховрина, куда их выселили с Арбата — сталинской трассы, слышны были любые шаги, стуки дверей. Спать не хотелось, утро расцветало свежее, с высоким небом, густой зеленью сада. Улыбка не сходила с лица — вспоминались шутки, прощальные проделки, веселье.

На террасе стоял редкий тогда в домах всеволновый приемник 6Н-1, им наградили на работе отца. Включил и в поисках музыки под настроение начал шарить по диапазонам, сняв предельно громкость. Какие-то слова, фразы на немецком, который он прилично знал, заставили насторожиться. На коротких волнах речь звучала особенно возбужденно, причем по разным радиостанциям. Прислушался, пытаясь понять: «… СоветскиЙ Союз вероломно нарушил взятые на себя обязательства… отдан приказ вермахту наказать зарвавшихся большевиков…» Как потом оказалось, передавали речь Гитлера. Переключил на советские диапазоны — радиостанция Коминтерна. Было 6.20 утра — передавали урок гимнастики. Снова стал слушать немцев — там сводка Верховного командования вермахта о том, что бомбили Севастополь, Киев, Львов, что на всем протяжении границы войска вермахта перешли ее, сопротивление слабое, Красная армия бежит. Снова — наши: передают последние известия, что-то о стахановцах и — ни слова больше!

Разбудил отца. Тот не хотел просыпаться, ворчал, что, мол, не неси чепуху, перебрал на вечере с друзьями, померещилось. Но, уловив первые обрывки немецкой речи, весь как-то замер, застыл и долго вслушивался, боясь пошевелиться. Уж он-то, побывавший в австро-венгерском плену в Первую мировую, прошедший всю Гражданскую войну, понял, что к чему. Молча, широко раскрытыми глазами отец и сын глядели друг на друга. Каждый мысленно уже сказал себе: это война! Страшное, безжалостное слово, когда она где-то там, и леденящее ум и душу, когда это касается тебя.

В последних известиях по радио в восемь утра о войне — ни слова. Обычный семейный воскресный завтрак оказался скомкан. Было очевидно, что вот-вот начнется реакция на события, неразбериха. И, помня Первую мировую, родители решительно отправились за продуктами — закупать про запас. А Игорь, только что выпущенный из школы ее комсорг, остался верен себе.

В ховринской железнодорожной школе, где он заканчивал десятый класс, существовала «цепочка» для сбора комсомольцев на случай особых обстоятельств, внеочередных комсомольских собраний — учитывалась сельская местность и отсутствие телефонов. Железные дороги в те годы были военизированы, имели политотделы. Это коснулось и школ железнодорожных поселков. По этой цепочке собирали и на такие собрания, когда требовалось кого-то заклеймить, осудить от имени народа — это было нормой тех дней, тех понятий. Игорь запустил «цепочку» и назначил срочное комсомольское собрание на 12.00 в школе. Подвернувшиеся было взрослые, родители, пытались пикнуть: не разводи, мол, паники, тем более что неделю тому назад ТАСС призвало не поддаваться провокациям.

В школу пришли не только десятиклассники, было много комсомольцев из девятых, восьмых, уже «ушедших» на каникулы. Выпускники, не зная, в чем дело, были злые, не выспавшиеся после бала. А радио молчало! О главном молчало! И тогда Игорь сказал: «Война началась!» Крики, неверие, вопли, митинговый гвалт, пока препирались, в 12.15 из репродукторов потек глухой голос Молотова — заработала школьная трансляция, все молчали, вперившись в рупор радио, как будто в его черной тарелке можно было рассмотреть, что же там происходит, увидеть свое завтра. Тяжкое молчание придавило. Никто не знал, что надо делать, как в таких случаях надо себя вести. Пришел директор школы Олег Семенович Параничев, секретарь парткома. Позвонили в политотдел железной дороги, оттуда срочно потребовали прислать нарочного за пакетом. В пакете предписывалось: всех мальчиков с начальной военной подготовкой — в Истребительный батальон по охране станции Ховрино, девочек — в сандружину при больницах в Лихтеровке и Грачевке. Удивила оперативность распоряжений. Значит, готовились? Шли первые сутки войны…

Два-три дня тревожно слушали радио, но вокруг было спокойно. Бывшие школьники-приятели, даже взяв лодки напрокат под квалификационное шахматное удостоверение Игоря, отправились кататься по Химкинскому водохранилищу. Загорали на пустынных пляжах. Две лодки отплыли далеко и пристали к противоположному берегу. Игорь и другие ребята в третьей лодке присмотрелись — с того берега им сигналили, но, в чем дело, было непонятно. А там оказалась позиция зенитной батареи, и когда пристала к берегу и третья лодка, часовые живо уложили всех на песок лицом вниз. Затем полуголых любителей лодочных прогулок под конвоем провели для выяснения личностей по улицам до Сокола, в военную комендатуру. Лодки остались около батареи, удостоверение пропало. Москва готовилась к худшему, война уже маскировалась на знакомых улицах.

Через несколько дней вызвали в Химки ребят из комитета ВЛКСМ, учкома. Собравшимся было сказано: положение серьезное, надо готовиться к обороне Москвы. Стало жутко, война где-то далеко, у западных границ, а тут — оборона Москвы!

На следующий день, 3 июля, выступил по радио Сталин, молчавший со дня объявления войны. Вот теперь со всей очевидностью перед каждым встала Война, вот тут пришло понимание, что мирная жизнь не просто хрустнула, надломилась. Она сломалась. Юность вчерашних школьников, выпускников кончилась. Навсегда.

Неделю под Шереметьевом копали окопы, противотанковые заграждения — до Москвы рукой подать, пешком дойти! С 12 июля мальчики стали бойцами Истребительного батальона на Втором посту — ныне станция Моссельмаш.

На станции, в тупике около пожарного поезда, поставили штабной вагон батальона.

Новоиспеченные бойцы были сутки в наряде, сутки — дома. В наряд давали «трофейные» — Первой мировой Войны — карабины «манлихер» и противогазы. Распределяли по постам: на охрану сортировочной станции, на охрану железнодорожного и шоссейного мостов через канал, на патрулирование по поселку Ховрино — следить за светомаскировкой, которая появилась в первые же дни войны.