Читать книгу - "Английские корни немецкого фашизма. От британской к австро-баварской `расе господ` - Мануэль Саркисянц"

Только в Англии (по словам Ханны Арендт) расистская идеология вытекала непосредственно из национальной традиции: мало того, что последняя была ветхозаветно-пуританской — ситуацию усугубляло и восприятие социального неравенства как части английского культурного наследия (низы испытывали благоговение и уважение к верхам, а верхи относились к ним с презрением).^[331] Сословное неравенство воспринималось почти как «неотъемлемый признак английского национального характера». Именно «общественное неравенство было основой и характерным признаком специфически английского общества, так что представление о правах человека, пожалуй, нигде не вызывало большего раздражения», — констатирует Ханна Арендт.^[332]

«И не надо воображать себе, что у вас есть какие-либо права в этом мире, кроме тех, которые вы заработаете», — учил бойскаутов английский генерал Баден-Пауэлл. Антидемократическая пресса английских «христианских социалистов», проводя «политику умиротворения», как раз в «опасный год» — 1848-й — агитировала против представления о правах человека (а также против избирательного права для «тех, кто его недостоин») и против революционной Франции. И совсем в духе Эдмунда Бёрка звучало следующее заявление, сделанное в 1794 г.: «Ты, пустословящая толпа свиней, что ты понимаешь в этом? Таинственны дела державные, о них не подобает тебе трепаться». «Со своим интернациональным гуманизмом и вселенским братством, стремясь обнять вселенную, они утратили свое английское чувство… В Англии можно отметить сильную реакцию отторжения идеи вселенского братства… мы [британцы] должны придавать большое значение границам и различиям между [социальными] классами».^[333]

Специфически британское понятие «our betters^[334] почти непереводимо на другие языки: вышестоящих лиц там называли «наши лучшие» (в смысле: «лучшие, чем мы»). И говорят так именно нижестоящие. Да, на господина в Британии прямо-таки молились: «Боже, храни помещика и его родных и оставь нас всех в должном нам сословии». «Джон Буль» по этому поводу заметил (1834): «Сынок… будь прилежным и трудись для нации, предоставь право распоряжаться тем, кто мудрее тебя». Почтительное отношение нации к тем, кто выше, считалось «секретом успеха Англии». Ведь нижние слои общества долго (часть — до 1918 г.) смирялись с отсутствием избирательного права, передоверяя выбор вышестоящим; среднее сословие выбирало представителей из своих высших слоев, которые в свою очередь признавали власть кабинета министров, сформированного из аристократов. Так объясняет «конституцию» Англии Беджгот.^[335] Интересно, что ни в одной другой стране рабочий класс так активно не голосовал за консерваторов, как в Англии. Ханна Арендт отмечала, что в Англии «феодальные представления могли оказывать влияние на политические идеи низших слоев общества в гораздо большей степени, чем в других странах». Авторитарно-иерархические свойства ассимилировались, связывая все слои общества. Классовое сознание не вызывало здесь столь антагонистического раскола, как в Германии.^[336]

Зато здесь привыкли делить людей на британцев и небританцев, «первые — избранные Богом властители мира, вторые — их естественные подданные; известно, что среди первых есть джентльмены и неджентльмены. Первых там почитают как своих лучших и учат относиться к ним с уважением; что касается вторых, то хороший сюртук и чистое белье вызывают у них не зависть, а желание добровольно… подчиняться».^[337] У промышленных рабочих тоже сохранялось чувство сословной иерархии. Еще в 1929 г. считалось, что «всякий покорно следует предписаниям, которые высшие слои дают низшим». Английский народ был сильно склонен «принимать мнение вышестоящих и подчиняться им». Не одни лишь бойскауты — британский вклад в мировую «сокровищницу» — были «приучены… слушаться любого приказа» и «беспрекословно подчиняться».^[338] А господствующий класс, полный сознания собственного превосходства, вообще не нуждался ни в какой теории для обоснования чрезвычайно четких классовых различий. Их «естественность почти никогда не вызывала сомнений».^[339]