Читать книгу - "Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий - Александр Бушков"

В первый же год пребывания в университете Пирогов провел свою первую «операцию», насквозь шутейную. Дело было на Святках, когда православный народ (особенно молодежь) веселится по полной. Вспомнив виденную им в университетской клинике операцию по извлечению камня из мочевого пузыря (в то время их уже научились делать), Пирогов раздобыл где-то бычий пузырь, положил в него кусок мела, отыскал добровольца из соучеников, привязал ему пузырь в промежности, положил на стол, вооружился кухонным ножом (и, как он сам вспоминал, «каким-то еще домашним инструментом») и по всем правилам хирургии вырезал игравший роль камня кусок мела. У присутствующих это представление имело большой успех, но реального хирургического опыта, легко догадаться, Пирогову не прибавило ничуточки.

Эх, как мне хотелось бы написать что-нибудь приятное, вроде: в Московском университете Пирогов старательнейшим образом штудировал все необходимые будущему медику науки, был одним из первых в учебе, подавая пример товарищам, уже тогда мастерски производил вскрытия в «анатомичке»… в общем, описать его учебу в самой превосходной степени.

Увы, это будет категорически несовместимо с исторической правдой, вещью упрямой. Из песни слов не выкинешь: особенными успехами в учебе Пирогов не блистал, никакими достижениями похвастать не мог, а учился спустя рукава. Как ни печально, но это суровый факт…

Тогдашние высшие учебные заведения Министерству просвещения не подчинялись (как, впрочем, и любому другому государственному учреждению) – пользовались широкой автономией и жили по собственным университетским уставам (в составлении одного из них в 1863 году принимал участие и Пирогов, к тому времени известнейший хирург). Отменили этот порядок только во времена Александра III, когда означенные заведения стали форменным рассадником антиправительственной пропаганды, а студенты приобрели большой опыт демонстраций и драк с полицией.

Так что жилось, по собственному признанию Пирогова, «вольготно». Пили, правда, гораздо меньше, чем в последующие десятилетия. Но вот остальное… Лучше всего об этом расскажет сам Пирогов.

«Запрещенные цензурой вещи ходили по рукам, читались студентами с жадностью и во всеуслышание; чего-то смутно ожидали». Добавлю от себя: никаких практических последствий это не имело, пройдет еще лет пятьдесят, прежде чем студенты массами ударятся в «нигилисты», и не быть «революционно настроенным» станет так же неприлично, как справлять малую нужду среди бела дня посреди улицы…

Снова слово Пирогову. «Университетская молодежь, предоставленная самой себе, жила, гуляла, училась, бесилась по-своему. Экзаменов, курсовых и полукурсовых не было… Были переклички по спискам на лекциях и репетиции – у иных профессоров и довольно часто, но все это делалось так себе, для очистки совести. Никто не заботился о результатах… Болтать даже и в самых стенах университета можно было вдоволь о чем угодно, и вкривь и вкось. Шпионов и наушников не водилось; университетской полиции не существовало, даже и педелей (надзирателей за студентами вузов. – А. Б.)не было; я в первый раз с ними познакомился в Дерпте. Городская полиция не имела права распоряжаться студентами (! – А. Б.)и провинившихся должна была доставлять в университет. Мундиров еще не существовало».

Одним словом, никакого мало-мальски серьезного контроля как за ходом учебного процесса, так и поведением студентов. «Не было ни попечителей, ни инспекторов в современном значении этих званий (воспоминания Пирогова „Дневник старого врача“ написаны в 1879–1881 годах. – А. Б.). Попечителя, князя Оболенского, видали мы только на акте (торжественном открытии нового учебного года. – А. Б.)раз в год, и то издали: инспектора тогдашние были те же процессоры и адъюнкты, знавшие студенческий быт потому, что сами были прежде (иные и не так давно) студентами».

А уж университетская общага! Мало чем, пожалуй что, уступавшая современным. Москвич Пирогов жил, разумеется, дома, но пристрастился ежедневно посещать «10-й нумер» общежития. Очень уж там было интересно четырнадцатилетнему пареньку.

«И разговоры, разговоры!» Да уж… Вот один студент надрывается:

– А читали вы Пушкина «Оду на вольность»? А? Это, впрочем, винегрет какой-то. По-нашему не так: революция так революция, как французская, – с гильотиною!

Вот другой, услышав, как кто-то заговорил о браке, тут же вмешивается:

– Да что там толковать о женитьбе! Что за брак! На что его вам? Кто вам сказал, что нельзя попросту спать с любою женщиною, хоть бы с матерью или сестрою? Ведь это все ваши проклятые предрассудки: натолковали вам с детства ваши маменьки, да бабушки, да нянюшки, а вы и верите. Стыдно, господа, стыдно!

Тут врывается третий с радостной новостью:

– А слышали, господа: наши с Полежаевым и хирургами (студентами Московской медико-хирургической академии) разбили вчера ночью бордель на Трубе?! Вот молодцы-то!

Общее бурное ликование… Вольнодумство било через край. Слово самому Пирогову: «За исключением одного или двух, обитатели 10-го нумера были все из духовного звания, и от них-то именно я наслушался таких вещей о попах, богослужении, обрядах, таинствах и вообще о религии, что меня на первых порах, с непривычки, мороз по коже продирал, потом это прошло, но осталось навсегда отвращение» (то есть былая религиозность Пирогова потерпела изрядный урон. – А. Б.).

Правда, потом эти горлопаны и хулиганы остепенялись как миленькие. Пирогов: «Я встречался не раз в жизни и с прежними обитателями 10-го нумера, и с многими другими товарищами по Московскому и Дерптскому университетам, закоснелыми приверженцами свободомыслия и вольнодумства, и многих из них видел потом тише воды и ниже травы, на службе, семейных, богомольных и посмеивавшихся над своими школьными (как они называли их) увлечениями. Того господина, например, который горланил „Оду на вольность“, я видел потом тишайшим штаб-лекарем, женатым, игравшим довольно шибко в карты и служащим отлично в госпитале».

Все так, но немало было и тех, кто от такой «вольготности» элементарно спился или учился настолько скверно, что особых успехов в жизни и карьере не добился. Подобная атмосфера сущей Запорожской Сечи приводила к тому, что и самые способные учились спустя рукава. Пирогов в том числе. Пирогов впоследствии сам признавал, что знания в университете приобрел «слабые» и вряд ли по вине преподавателей, они-то как раз в большинстве своем были личностями крупными и яркими (среди лекторов был, например, Мудров). Что до изучения анатомии, с этим обстояло и вовсе печально. Чистой воды печалька, как выражаются в интернете.

«Я, во все время пребывания моего в университете, ни разу не упражнялся на трупах в препаровочной, не вскрыл ни одного трупа, не отпрепарировал ни одного мускула и довольствовался только тем, что видел приготовленным и выставленным после лекций Лодера. И странно: до вступления моего в Дерптский университет я не чувствовал никакой потребности узнать что-нибудь из собственного опыта, наглядно». «Я зазубривал анатомию по тетрадкам, кое-каким учебникам и кое-каким рисункам».

С трудом верится, что это написано будущим великим хирургом. И тем не менее… Некоторым оправданием Пирогову служит то, что от студентов никто и не требовал обязательного «упражнения на трупах». Однако… «И так я окончил курс: не делал ни одной операции, не исключая кровопускания и выдергивания зубов; и не только на живом, но и на трупе не сделал ни одной, и даже не видел ни одной сделанной на трупе операции».