Читать книгу - "Письма с Прусской войны - Денис Сдвижков"

Находясь на опушке, куда стекались раненые и отступила часть малого обоза, командующий пытался оттуда наладить управление войсками. Но «рассеяние» охватило не только солдат, попадались и пьяные офицеры. Насколько к тому моменту субординация нарушена, иллюстрирует эпизод, когда «один афицер, подскоча к нему (Фермору. — Д. С.) с пистолетом, и, браня ево матерно, покушался застрелить, и ежели б не унял князь Александра Михайлович Голицын (затем, однако ж, сбежавший к Румянцеву. — Д. С.), то б, конечно, с ним это нещастие последовало»^[350].

Находившийся на той же опушке леса и слегка задетый пулей генерал П. И. Панин также оставил поле боя. Иллюстрацией этого эпизода в биографии будущего победителя Пугачева может служить не только дело бригадира Михаила Стоянова, вместе с которым Панин даже вроде бы собирался ехать сдаваться пруссакам в Кюстрин^[351], но и публикуемый (№ 4) обратный перевод его реляции И. И. Шувалову. Сама эта реляция, которая, попав в руки пруссакам, сильно подпортила русские позиции в пропагандистской войне, явно преследовала и цель загодя (перед дознанием Конференции, вскоре последовавшим) отвести обвинения в оставлении поля битвы. На фоне бродящих по окрестностям волонтеров и генералов поведение Фермора представляется куда менее предосудительным, чем это традиционно рисовалось с позиций «борцов с немецким засильем» («первым — увы! — собрал манатки Вилим Фермор»)^[352].

На самом поле боя только выучка и стойкость старых русских полков предотвратили их полный разгром. Сбившись в «кучи» спиной к спине по дюжине человек^[353], русские пехотинцы отбивались от конников Зейдлица, но не бежали. Накал действия достигает в этой части высшего драматизма. Покинутые прикрытием, с поредевшей убитой или разбежавшейся прислугой, с перебитыми лошадьми русские артиллеристы первой линии остаются один на один с несущейся на них лавой прусской конницы. Поручик Михаил Хрущов^[354] стреляет из двух своих «секретных» гаубиц в таком темпе, что ствол одной из них разорвало; из восемнадцати его людей с ним остается всего двое. Из оставшейся гаубицы они ведут огонь до последней возможности, но не могут втроем откатить орудие, и его захватывают пруссаки^[355].

Однако и прорвавшиеся за фрунт прусские эскадроны остаются без всякой поддержки своей рассеянной пехоты. Здесь их встречает жестокая пальба артиллерии русской второй линии, остававшейся на месте. Конница вынуждена отступить, по отдельным сведениям какая-то часть ее даже была окружена и частично уничтожена^[356]. Особую роль в отражении прусской атаки по разным свидетельствам сыграли Первый и Третий гренадерские полки^[357].

Дальше все начинает тонуть в дыму. Конечные результаты и глубину продвижения пруссаков не фиксирует ни один известный источник. Приходится реконструировать их по отдельным обрывкам и контексту. Очевидно, в виду все еще ненарушенных боевых порядков русского левого фланга, под огнем артиллерии и лишенные поддержки своей пехоты, прусские эскадроны надолго тут задержаться не могли. Характерно, что свидетельства единодушно сообщают только о прорвавшихся за фрунт желтых гусарах Малаховского, но так же единодушно молчат о тяжелой коннице Зейдлица^[358].

При всех оговорках и поправках на исчезновение артефактов за прошедшие двести пятьдесят лет какие-то выводы позволяют сделать и археологические данные. Они фиксируют продвижение прусских батальонов до определенной границы, не доходящей до места построения русских войск — далее которой, на месте русского правого фланга, следов пребывания прусской пехоты нет^[359]. Это может служить дополнительным осторожным аргументом в пользу того, что помимо краткого пребывания кавалерии пруссаки во время баталии тут отсутствовали.

Несомненно в любом случае, что первоначальные позиции на правом фланге остались за русскими, что и позволило организовать оборону на конечном этапе баталии. Очевидно, пусть и в частично расстроенном виде, остались на месте и полки центра. Об этом косвенно свидетельствует письмо М. Н. Леонтьева (№ 81): уже в финале битвы он встречает солдат Невского полка примерно на том же месте, где они находились по первоначальной диспозиции.

Между 12:00 и 13:00 устанавливается некоторое затишье^[360]. Солнце в зените, жара, чуть осевшая пыль, первые смелые мухи слетаются на свежую мертвечину. «Ils en veulent encore? Eh, bien, qu’on leurs-en-donne!»^[361] — поглядев на оставшиеся красные массы, цедит было сквозь зубы Фридрих, но осекается под испуганный шепот адъютанта: «Сир, это не Ваша реплика!»