Читать книгу - "Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков"

Многословное письмо Карахана содержало и конкретные предложения, ради которых оно, надо полагать, было написано: «Договор, который должен быть заключен между нами и Японией, мне кажется, должен быть типа Рапалльского договора [Иоффе также ссылался на Рапалльский договор как на желательный образец нормализации советско-японских отношений в заключительной части письма к Гото от 7 февраля 1923 г.] <выделено мной. – В.М.> … По этому договору над всеми старыми отношениями поставлен крест. Все старое позади, а будущее обоих народов должно строиться на новых, ясных началах, которые не носили бы на себе следов прошлых обид и ненужных расчетов. Это принцип, который я мог бы назвать принципом «взаимной амнистии», и мне кажется, что правильно понятые интересы японского народа должны были бы привести к заключению именно такого договора. Из старых обязательств может быть взято лишь то, что сохранило подлинно жизненное значение для настоящих и будущих отношений обоих народов, и тут, если хотите, в первую очередь может быть признано старое решение рыболовного вопроса, который может быть даже в дальнейшем пересмотрен в еще более благоприятном для японского народа духе».

Это было приглашением к диалогу по конкретным вопросам, причем ссылка на Рапальский прецедент обозначала возможный – и желательный для Москвы – путь развития событий [Уже после Второй мировой войны оперативное решение проблем советско-германских отношений стало прецедентом, который помог нормализовать советско-японские отношения: установление дипломатических отношений СССР и ФРГ во время визита канцлера К. Аденауэра в Москву в 1955 г. без заключения всеобъемлющего мирного договора позволило премьер-министру Японии И. Хатояма совершить аналогичный шаг год спустя.]. Более того, Карахан обронил еще одну многозначительную фразу, не без оснований полагая, что она привлечет внимание адресата: «Там, где речь идет о жизненных интересах народа, а не о мертвых принципах, там два народа могли бы пойти значительно дальше, чем старые договоры с царской Россией <соглашения Мотоно-Извольского и Мотоно-Сазонова 1907-1916 гг. – В.М.>». Это неявное приглашение к сотрудничеству, если не к союзу. Ведь Гото писал Чичерину, что «объединенная сила обоих народов была бы в состоянии восполнить недостатки Версальской, Вашингтонской и прочих международных конференций». Карахан конкретизировал свою мысль, остановившись на необходимости природных ресурсов России для японской экономики и хозяйства и дав понять, что советское правительство в принципе готово «на основании принципа общности жизненных интересов» дать Японии доступ к этим ресурсам. Этим он прямо отвечал на слова Гото: «В соответствии с принципом общности интересов и условий существования я намерен способствовать получению доступа к экономическим ресурсам новой России в связи с антияпонским движением в Америке, Африке, в районе Южного моря <т.е. южной части Тихого океана. – В.М.> и в других английских колониях». Карахан снова не преминул подчеркнуть, что «другие страны» проводят враждебную Японии политику и до поры до времени не заинтересованы в сотрудничестве с СССР, поэтому не следует на них ориентироваться.

Усилия Гото и Карахана медленно, но верно делали свое дело. В заявлении 24 октября для японской печати Карахан напомнил, что советская сторона уже сделала формальное предложение о начале официальных переговоров с Японией и что ответ теперь за Токио. 18 декабря Чичерин наконец-то лично ответил Гото. Не извинившись за задержку с ответом и никак не объяснив ее, нарком начал с обычных в дипломатической переписке комплиментов в адрес «одного из самых видных государственных деятелей великой соседней с нами страны на Дальнем Востоке» и выразил надежду на то, что «Вы, г. министр, сделаете все возможное для быстрейшего возобновления наших переговоров», поскольку «при наличии доброй воли не так уж трудно уладить все спорные вопросы в отношениях между нашими странами».^[106]

В коротком письме Чичерина обращают на себя внимание три момента. Во-первых, ни МИД Японии, ни министр Идзюин там вообще не упоминаются, как будто их нет, – речь идет только о «беседах нашего друга Карахана с вашими представителями». Карахан, которого Чичерин официально рекомендует Гото как преемника «нашего друга Иоффе», в Пекине уже контактировал со своим коллегой посланником Есидзава, но Гото в ответном письме Чичерину от 30 января 1924 г. сообщает, что поддерживает контакты с Караханом через своего секретаря и помощника Мори, ранее участвовавшего в переговорах с Иоффе.^[107] Во-вторых, Чичерин заверяет Гото, «что наше правительство строго соблюдает принцип невмешательства в чужие внутренние дела и требует такого же отношения к себе со стороны других правительств». Это можно рассматривать как гарантию – пусть на словах – воздерживаться от ведения коммунистической пропаганды в Японии, которой так опасались противники признания Советской России.

Наконец, нарком сделал и геополитическое обобщение. «Мы ожидаем очень многого от будущих наших отношений с Японией. Мировые интересы все более обращаются к Тихому океану, и недалеко то время, когда тихоокеанские интересы займут господствующее положение в мире. Сибирь имеет многообещающее будущее, и тесное сотрудничество с Японией является основным условием развития наших дальневосточных областей». Можно усмотреть в этом полемику с европоцентристскими воззрениями Литвинова, но мысль о том, что «всемирная история переносит центр своей тяжести на Дальний Восток», была высказана Вл. Соловьевым еще в «Трех разговорах о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899-1900 гг.). Трудно поверить, что такой образованный человек, как Чичерин, не читал нашумевшую книгу великого философа. Впрочем, эту мысль не раз повторяли и после Соловьева – как в России, так и за ее пределами. Гото особо подчеркнул свое согласие с выводом Чичерина: «Смею Вас заверить, что я всецело присоединяюсь к Вашим замечательным мыслям о мировой политике; особенно полно совпадает с моими теперешними представлениями Ваше замечание о том, что развитие мировой политики все более и более приковывает внимание всего мира к Тихоокеанской области и что всеобщий мир связан теснейшим образом с миром в Восточной Азии. Поскольку взаимные отношения между Японией и Россией обладают в этом отношении крупным значением, я убежден в том, что государственные деятели обеих стран нравственно обязаны работать над скорейшим восстановлением дружественных отношений между ними».

Жернова истории мелют медленно, но официальные советско-японские переговоры между Караханом и Есидзава все-таки начались 14 мая 1924 г. в Пекине и завершились 20 января 1925 г. – после семидесяти семи нелегких встреч – подписанием Конвенции об основных принципах взаимоотношений между странами.^[108] Заключение конвенции вызвало волну оптимизма, в том числе в японской прессе, которая немедленно отозвалась тревожными нотами в выступлениях и заявлениях политиков, дипломатов и журналистов атлантистских держав. Во вполне обычной нормализации отношений между странами-соседями они увидели чуть ли не создание блока, которого давно страшились. Новый министр иностранных дел атлантист Сидэхара (за время переговоров в Японии снова сменился кабинет) поспешил всех успокоить: ни о каком союзе не может быть и речи.