Читать книгу - "Николай I - Дмитрий Олейников"

Между десятью и одиннадцатью! На три часа позже самого императора, чей рабочий день во второй половине 1820-х годов описал в своих «Записках» видный военный историк Александр Иванович Михайловский-Данилевский: «Государь вёл образ жизни самый трудолюбивый. В 8 часов утра он принимал министров военного или иностранных дел, что продолжалось полтора часа. С половины десятого он занимался бумагами, а в 12 принимал военного губернатора с комендантом, бывал потом на разводе, а после посещал какое-либо заведение, не предупреждая никого, что в оное будет, отчего во всех сих заведениях, где ежедневно ожидали государя, царствует отличнейший порядок. В три часа император обедал; раза два в неделю бывают званые обеды особ на двенадцать. После стола император некоторое время проводит с семейством своим, а потом он ходит в кабинет, где работает до ночи. Трудолюбие его так велико, что каждый получает непременно в тот же самый день решение на свой доклад, в который он его представляет»^[181].

Соединительным мостом между трудолюбивым императором и громоздкой бюрократической машиной должно было стать новое учреждение, название которого было унаследовано от предыдущего царствования: Собственная Его Императорского Величества канцелярия, или, как сокращённо писалось в документах, С.Е. И. В.К. Однако при Александре I канцелярия эта была собственно канцелярией, хотя и возглавлялась «гением зла» той эпохи — Алексеем Андреевичем Аракчеевым. Занималась она всевозможными бумажными делами и выполняла в основном технические функции. Николая привлекло выгодное положение этого органа: близ царя, но вне бюрократической министерской системы. Канцелярия начала расширяться. Её прежняя часть стала называться Первым отделением и сохранила свои вспомогательные функции, обеспечивавшие «движение» императорских бумаг. В её ведении были переписка, делопроизводство по наградам и повышениям, сбор и представление императору докладов, отчётов и рапортов министров и губернаторов и многое другое.

Куда важнее стало вновь образованное Второе отделение. Ему была поручена самая наболевшая государственная проблема: приведение в порядок разбросанных и противоречащих друг другу законодательных актов империи. Для Николая, видевшего в «инженерно» устроенном государстве подобие армейского механизма, крайне важным представлялось введение общегосударственного устава.

Через семь лет, 19 января 1833 года, он вспоминал: «При самом моём восшествии на Престол я счёл долгом обратить внимание на разные предметы управления… Первым занявшим меня делом было, естественно, правосудие… Это побудило меня с первых дней моего правления рассмотреть состояние, в котором находилась комиссия, учреждённая для составления законов. К сожалению, представленные сведения удостоверили меня, что её труды оставались совершенно бесплодными… Вместо сочинения новых законов я велел собрать сперва вполне и привести в порядок те, которые уже существуют, а самое дело, по его важности, взял в непосредственное моё руководство, закрыв прежнюю комиссию»^[182].

Своё непременное желание «положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов» Николай ещё до официального восшествия на престол высказывал будущему руководителю Второго «законотворческого» отделения Михаилу Андреевичу Балугъянскому (до этого — первому ректору Петербургского университета, а ещё прежде, в 1813—1817 годах, преподавателю права у великих князей Николая и Михаила Павловичей)^[183]. Балугьянский был прежде всего лицом, облечённым личным доверием монарха. Фактическим же руководителем кодификационных работ стал М.М. Сперанский. Николай характеризовал Сперанского так: «Он наделён необычайной памятью и всегда готов отвечать положительным образом на все обстоятельства времени; он пострадал невинно, я это слышал от Императора Александра Павловича, который говорил, что ОН в долгу перед этою жертвою политических столкновений, которые тогда преодолеть не мог, но которые он себя обязанным вознаградить считает. Покойный Государь начал, а я должен это довершить»^[184].

Действительно, при Александре Сперанский испытал и фантастический взлёт, и головокружительное падение, и царский гнев, и царскую любовь. Из безвестных семинаристов поднялся до государственного секретаря, чуть было не ввёл на Руси двухпалатный парламент, был объявлен шпионом Наполеона, сослан, поднялся до генерал-губернатора Сибири, был Александром прощён и возвращён, а потом ещё и подозревался как участник заговора декабристов.

Много позже, в день кончины Сперанского, огорчённый до слёз император скажет Корфу: «Михайла Михайловича не все понимали и не все умели довольно ценить; сперва я и сам в этом более всех, может статься, против него грешил. Мне столько было наговорено о его превратных идеях, о его замыслах; клевета осмелилась коснуться его даже и по случаю истории 14-го декабря! Но потом время и опыт уничтожили во мне действие всех этих наговоров. Я нашёл в нём самого верного и ревностного слугу, с огромными сведениями, с огромною опытностью, с неустававшею никогда деятельностию»^[185].

Сперанский разработал план подготовки законодательства как системы: сначала сводилось единое «Полное собрание законов Российской империи» — начиная с Соборного уложения аж 1649 года и заканчивая декабрём 1825 года (это собрание будет готово в 1832 году). На втором этапе собирался Свод действующих законов (он увидел свет в 1835 году).

Любопытно заметить, что существовавшая почти всё александровское царствование «Комиссия составления законов» — распущенная Николаем за безделье — состояла из сорока четырёх чиновников и стоила государству ощутимой суммы в 95 тысяч рублей в год. Второе отделение, проделавшее гигантскую работу и достигшее заметных результатов за куда более короткий срок, состояло из двадцати человек и расходовало в год вдвое меньшую сумму: 37 800 рублей (и ещё десять тысяч на приобретение книг).

Летом 1826 года было создано самое, пожалуй, известное отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии — Третье. За ничего не говорящей вывеской обосновалась высшая тайная полиция, подчинённая лично императору и только ему. Вооружённой опорой, придающей этой полиции весомый авторитет, стал пятитысячный корпус жандармов. Во главе того и другого встал личный друг императора генерал Александр Христофорович Бенкендорф, герой Наполеоновских войн, заслуживший на полях сражений два ордена Святого Георгия^[186]. В начале 1820-х годов он ведал тайной полицией Гвардейского корпуса, в деле декабристов был следователем (и выступал против смертной казни 14 июля).