Читать книгу - "Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис"

— Ты же знаешь, я могу быть себялюбивым и полностью полагаюсь на тебя. Я думал: «Если я его освобожу, что помешает ему уехать или отдать свою верность Цезарю, или Крассу, или еще кому-нибудь? Они бы наверняка дорого заплатили ему за все, что он обо мне знает». А когда ты заболел в Арпине, я понял, как несправедливо будет, если ты умрешь в рабстве, и поэтому дал тебе обещание. Правда, тебя слишком лихорадило, чтобы ты понял мои слова. Если когда-нибудь существовал человек, достойный быть свободным, так это ты, дорогой Тирон. Кроме того, — добавил он, подмигнув, — теперь у меня нет тайн, которые можно продать.

Как бы сильно я его ни любил, мне тем не менее хотелось закончить дни под собственной крышей. Я кое-что скопил, а теперь еще и получал жалованье, поэтому не без оснований мечтал о покупке небольшого хозяйства рядом с Кумами, где можно было бы держать несколько коз и цыплят и выращивать собственный виноград и оливки. Однако я боялся одиночества. Положим, я мог отправиться на рынок рабов и приобрести себе спутницу, но мысль об этом отталкивала меня. Я знал, с кем хочу разделить свою мечту о будущей жизни: с Агатой, рабыней-гречанкой, которую встретил у Лукулла. Я попросил Аттика выкупить ее от моего имени перед тем, как отправился в изгнание с Цицероном, и Аттик подтвердил, что выполнил мою просьбу и она сделалась свободной. Но хотя я наводил справки о том, что же сталось с Агатой, и, проходя по Риму, всегда высматривал ее, она растворилась в многолюдных толпах, на просторах Италии.

Я недолго спокойно наслаждался свободой. Исполинские события посмеялись над моими скромными замыслами, как и над замыслами всех остальных. Как говорит Плавт, «на что бы ни надеялся разум, будущее — в руках богов».

Несколько месяцев спустя после моего освобождения, в месяц, который тогда назывался квинтилием, хотя теперь его требуют называть июлем[100], я торопливо шел по Священной дороге, пытаясь не наступить на полу своей новой тоги, как вдруг увидел перед собой толпу. Люди стояли совершенно неподвижно — не замечалось оживления, какое бывало всегда, когда на белой доске вывешивали новости об одной из побед Цезаря. Я тут же подумал, что он, наверное, потерпел ужасное поражение, и, присоединившись к толпе, спросил стоящего впереди человека, что происходит. Тот с раздражением оглянулся через плечо и встревоженно пробормотал:

— Красса убили.

Я еще некоторое время побыл там, выясняя те немногие подробности, которые были известны, а потом поспешил обратно, чтобы рассказать обо всем Цицерону, который работал в своей комнате для занятий. Я выпалил новость, и он быстро встал, будто не мог выслушивать сидя такое важное известие.

— Как это случилось?

— Сообщают, что в битве — в месопотамской пустыне, рядом с городом под названием Карры.

— А его войско?

— Побеждено… Уничтожено.

Цицерон несколько мгновений глядел на меня, потом крикнул, чтобы раб принес его обувь, другому же велел подать носилки. Я спросил, куда он собирается.

— Повидаться с Помпеем, конечно, — ответил мой бывший хозяин. — Иди со мной.

Об исключительном положении Помпея говорило то обстоятельство, что всякий раз, когда государство переживало крупные потрясения, именно к его дому стекались люди — будь то обычные граждане, которые в тот день сбивались на улицах в толпы, молчаливые и настороженные, или наиболее уважаемые сенаторы, которые прибывали в носилках и отправлялись во внутренние покои, сопровождаемые помощниками Помпея. По воле случая оба новоизбранных консула, Кальвин и Мессала, были обвинены во взятках и не могли приступить к исполнению своих обязанностей. Вместо них присутствовали видные сенаторы, не занимавшие каких-либо должностей, в том числе старейшие из бывших консулов — Котта, Гортензий и Курион Старший — и выдающиеся молодые люди вроде Агенобарба, Сципиона и Марка Эмилия Лепида.

Помпей руководил совещанием. Никто не знал востока империи лучше него: в конце концов, он завоевал солидную его часть. Он объявил, что совсем недавно пришло сообщение от легата Красса, Гая Кассия Лонгина, который сумел уйти из вражеских владений и вернуться в Сирию. Если все согласны, сказал Помпей, он сейчас прочтет донесение.

Кассий был суровым, строгим человеком («бледным и худым», как позже посетовал Цезарь), не имевшим склонности к хвастовству или лжи, поэтому известие выслушали с величайшим уважением. Согласно Кассию, парфянский царь Ород Второй накануне вторжения послал к Марку Крассу гонца, сказав, что желает сжалиться над ним, старым человеком, и разрешает ему мирно вернуться в Рим. Но Красс хвастливо ответил, что даст свой ответ в парфянской столице, Селевкии. Гонец залился смехом и показал на повернутую вверх ладонь своей руки со словами: «Скорее вот здесь вырастут волосы, Красс, чем ты увидишь Селевкию!»

Римские силы состояли из семи легионов и восьми тысяч конников и лучников. Солдаты навели мост через Евфрат близ Зевгмы. Это произошло во время грозы, что само по себе было плохим предзнаменованием. А затем, во время обычного жертвоприношения, призванного умиротворить богов, Красс уронил на песок внутренности жертвенного животного. Он попытался превратить это в шутку: «Такое случается со стариками, парни, но я все еще могу крепко стиснуть рукоять своего меча!» — но солдаты застонали, вспоминая проклятия, которыми сопровождался их уход из Рима.

«Они уже чувствовали, что обречены, — писал Кассий. — За Евфратом мы углубились в пустыню, со скудными запасами воды и без ясного представления о направлении и цели. Земля была непроторенная, плоская, без единого живого дерева, дающего тень. Мы брели пятьдесят миль с полными тюками по мягкому песку, через пустынные бури, во время которых сотни наших людей пали от жажды и зноя. Потом мы добрались до реки под названием Балисс. Здесь наши разведчики впервые заметили вражеские отряды на другом берегу. По приказу Марка Красса в полдень мы переправились через реку и пустились в погоню. Но к тому времени враг снова исчез из виду. Мы шагали еще несколько часов, пока не очутились посреди диких мест. Внезапно со всех сторон послышался звон литавр. В тот же миг, так, словно они выскочили прямо из песка, отовсюду поднялись бесчисленные орды конных лучников. За ними виднелись шелковые знамена Силлака, парфянского полководца.

Марк Красс, несмотря на советы более опытных центурионов, приказал солдатам построиться в виде одного большого квадрата — двадцать когорт в поперечнике. Потом наши лучники были посланы вперед, чтобы стрелять по врагу. Однако вскоре им пришлось отступить из-за значительного превосходства парфян в численности и скорости. Парфянские