Читать книгу - "Одинокая ласточка - Чжан Лин"

перестала липнуть к спине. Придорожные травы колыхались на ветру, их шелест напоминал шум бегущей воды.

Вдруг я заметил, что трава неподалеку примята, но не так, как если бы по ней прошел конь, мул или спешащий по делам человек, потому что ни стопы, ни копыта не оставляют таких широких следов, – казалось, здесь волокли что-то тяжелое. Внезапно я услышал позади шорох и обернулся. Кто-то поднялся из мелкого оврага, раздался слабый окрик. Фигура стояла спиной к свету, я не видел толком лица, но смутно различил, что передо мной женщина, и эта женщина, сгорбившись, держит что-то в руках. Она хотела приблизиться ко мне, сделала один неровный шаг, но тут же остановилась и покачнулась, будто перед падением.

Я торопливо поставил чашку на камень и подбежал к ней. При взгляде на меня она остолбенела. Наверно, она рассмотрела под ярким солнцем мои глубокие глазные впадины, а в них – голубые глаза, она поняла, что я янфань, иностранец. На секунду женщину охватило смятение, затем у нее подкосились ноги, и она невольно упала на колени. Когда она падала, ее тело наклонилось, отчего руки слегка выдвинулись вперед, словно она показывала мне то, что в них находится.

Подойдя к ней вплотную, я наконец увидел, что у нее в руках. Казалось, это змея свернулась не слишком тугими кольцами – половина змеиного туловища прилипла к ее животу, другая половина лежала у нее в ладонях, – красновато-розовая змея, с бугристыми прожилками, с легким бордовым отливом.

Господи!.. Это были кишки. Она держала собственные кишки.

Лишь тогда я заметил, что на правой руке у нее недостает трех пальцев, в животе зияет длинная рана, а черная рубашка вся затвердела от крови. Она насилу дернула головой, точно указывая куда-то на склон, шевельнула губами, выдохнула: “Моя… дочь…” – и кулем повалилась на землю. Я резко похлопал женщину по щекам, пытаясь привести ее в чувство, но отражение неба и гор в ее зрачках уже помутнело.

Я бросился к велосипеду и отвязал от него аптечку, действуя скорее машинально: в этом ящичке не было ничего, что могло бы спасти раненую. Когда я вернулся к ней, пульс уже не прощупывался.

На самом деле женщина давно умерла, она лишь упрямо берегла свой последний вздох до той минуты, пока не увидела меня.

Я тотчас вспомнил ее предсмертные слова и помчался в указанном ею направлении.

Там, на склоне, на расстоянии десятка-другого шагов, что-то ослепительно белело, выглядывая из травы, точно камень. Подойдя ближе, я обнаружил, что это белая рубашка. Нет, не рубашка – оторванный от нее кусок. Под ним лежало скорченное тело. Я перевернул его; это была девочка, на вид лет тринадцати или чуть старше, без сознания. Девочка была почти полностью обнажена, без заметных повреждений на теле, только по бедрам еще текли липкие струйки крови. Я раздвинул ее ноги: между ними была воткнута толстая, багровая от крови палка.

Позже, возвращаясь мысленно к событиям того дня, я словно не мог восстановить в памяти все, что тогда чувствовал. Я лишь смутно помнил боль. Казалось бы, в тот день боль должна была родиться из глаз и потом перебраться в сердце и еще, может быть, в кишечник и желудок. Но в тот день мои глаза, мое сердце, мой желудок и мои кишки онемели и боль пронзила только уши. В ушах будто пронеслось десять тысяч самолетов, их чудовищный гул отнял у меня способность мыслить, мозг провалился в пустоту, губы повторяли раз за разом одно слово: твари, твари, твари, твари…

Требовалось срочно обработать рану, иначе девочку ждала смерть от чрезмерной потери крови. Но у меня в аптечке не было нужных хирургических инструментов, я должен был немедленно вернуться домой.

Наконец врач с холодным рассудком победил во мне импульсивного пастора, я взял себя в руки. Сняв халат, я скрутил из него веревку, поднял девочку и привязал ее к велосипедной раме. Затем я вскочил на велосипед и погнал, старательно наклоняясь вперед, чтобы прикрыть собой голое девичье тело. Увидел бы кто в тот день иностранца, который мчит на велосипеде по горной тропке, борясь с ветром, выгнув колесом спину, в одной только легкой, не по сезону, безрукавке, он, конечно, принял бы сего иностранца за сумасшедшего. Но мне было не до того.

На полдороге я вспомнил о брошенном на пустом склоне трупе, но мне было не до покойной, все, что я мог, – поручить ее в молитвах какому-нибудь доброму самаритянину, которому случится проходить мимо. Честь и достоинство мертвого никогда не будут важнее чьей-то жизни.

В тот день мой велосипед ни разу не заартачился, и я доехал гораздо быстрее обычного. Когда я слез с сиденья, то обнаружил, что оно измазано кровью, моей кровью – я даже не заметил, как стер кожу на внутренней стороне бедер.

Этот ветхий, неизвестно где и когда произведенный велосипед – герой войны. Сведения, которые он доставлял в тренировочный лагерь, появившийся впоследствии в Юэху, доходили порой до самого Чунцина, до Куньмина и даже до Индии с Бирмой. Когда газеты писали о том, что сброшенные “Летающими тиграми” бомбы и морские мины взорвали в такой-то бухте такое-то японское военное судно; что американский летчик, пилот сбитого японцами самолета, провел целую ночь в море, а наутро чудом был найден рыбацким сампаном и спасен от гибели; что однажды вечером некий высокопоставленный чиновник скончался в борделе в результате внезапного нападения или что какой-нибудь нанкинский визитер, важная шишка из марионеточного правительства, на устроенном в его честь банкете выпил винца, изошел кровью, которая вдруг хлынула изо рта, глаз, ушей и носа, и помер, – никто из читателей и не думал связать эти события с моим старым драндулетом.

Был бы он солдатом или хотя бы войсковым псом, ему давно бы уже вручили почетную медаль за боевые заслуги. Увы, он всего лишь велосипед. Он не удостоился ни единого упоминания в тех отчетах, которые снова и снова писал и отправлял Майлз и которым так мало внимания уделял Вашингтон. Мне все равно. Если бы я раздавал награды, я наградил бы его за подвиг, не имеющий никакого отношения к тому, что я перечислил, да и вообще к войне. Главное, что он сделал – и за что я больше всего им горжусь, – в тот день он спас Стеллу. Конечно, тогда она еще не носила это имя.

Я перенес девочку в дом, положил на свою кровать и тут же начал обрабатывать рану. У меня не было анестетиков, пришлось обойтись