Читать книгу - "Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг. - Эмрах Сафа Гюркан"

Слово «родина» часто присутствует в отношениях голландских корсаров с их правительством. К примеру, Сулейман-реис в переписке с представителями «Иштати Дженераль»^[213] обязуется служить своей нации. Точно так же Мурад-реис в своих письмах называет жителей Сале «эти люди» и клянется до смерти быть верным отечеству^[214]. Здесь следует заметить, что высказывания и Улуджа Хасана, и обоих реисов были частью их риторической стратегии. Но даже если это так, то их слова могли прозвучать убедительно, лишь если в какой-то мере соответствовали реальности; особенно во время таких встреч, как у Хасана с байло, – с глазу на глаз^[215]. Кроме того, как минимум Мурад-реис не ограничивался простыми уверениями. Иначе как объяснить то, что он, нападая на разные испанские корабли, поднимал флаг принца Оранского и спускал красный с полумесяцем?^[216] В конце ХVII века, когда мюхтэди понемногу начали уходить из Алжира, еще один реис украсил корму^[217] своего корабля изображением французского короля Людовика IX^[218]. Но к чему алжирскому гази на корабле тот Людовик, которого Церковь провозгласила святым? Не этот ли король запомнился крестовым походом на Тунис?

Как мы уже удостоверились, некоторые корсары не боялись поддерживать хорошие отношения с правительствами прежней родины. В порядке вещей было и то, что никто особо не протестовал, ведь посредничество пиратов могло приносить выгоду обеим сторонам. Такие влиятельные корсары, как Сулейман и Мурад, предпринимали в Алжире и Сале важные дипломатические действия ради своих стран. Сулейман-реис даже дерзнет поссориться с голландским консулом в Алжире и приложит все усилия, чтобы его заменить. Мурад-реис будет вести себя в Сале почти как голландский консул. Он добьется того, чтобы захваченные голландские корабли вместе с товарами и пленниками возвратили на родину; сам же получит оттуда огромное количество оружия^[219].

Но если мюхтэди из дружественных держав удается открыто поддерживать доброжелательные отношения с соотечественниками, то для выходцев из вражеских стран ситуация немного сложнее. Например, контакты ренегатов – подданных Габсбургов – с императором Священной Римской империи Карлом V и Филиппом II скорее были не взаимовыгодным сотрудничеством, а предательством. Собственно, в этом была определенная логика: часть мюхтэди добровольно прибыла в Алжир в поисках лучшей жизни, но остальные приняли ислам, не выдержав неволи. Стоит ли удивляться, что они как минимум думали о возможности возвратиться к прежней вере? Но непросто узнать, кто и на каких условиях обращался в мусульманство, ведь вполне естественно и то, что ренегаты, общаясь с христианами, стремились внушить, будто бы их обратили силой. Мюхтэди, искавшие общий язык с христианами, видели несомненную выгоду в том, чтобы подчеркнуть преданность бывшей вере и желание вернуться в нее. Вместе с тем, даже если такого соглашения достичь не удавалось, подобные признания освобождали мюхтэди от душевных мук, – ведь тяжело было объяснять бывшим единоверцам, почему некто стал мусульманином. К примеру, упомянутая венецианка Беатриче Мишель, бросив мужа, добровольно прибыла в Стамбул к старшему брату Газанферу-аге, служившему дарюссаадэ-агасы. Уже там Беатриче жаловалась байло на то, что брат принудил ее обратиться в ислам, – а Эрик Дюрстелер в его последней работе настойчиво говорит о том, что на самом деле ее никто ни к чему насильно не склонял и она во всем действовала по собственной воле^[220].

Можно привести целый ряд примеров того, как габсбургские агенты вели переговоры с предводителями корсаров-мюхтэди. В 1541 году они встречались с Хасаном-агой, уроженцем Сардинии, преемником Барбароса в Алжире, и уговаривали его возвратиться в христианство и сдать врагу осажденный город^[221]. Сорок два года спустя уже другой бейлербей Алжира, Улудж Хасан, тоже вступит в подобные предательские переговоры; их тогда вел Мадрид, и то, что сам Хасан происходил из Венеции, этому совершенно не мешало^[222]. Но несомненно, прежде всего стоит упомянуть переговоры, которые устроил калабриец Улудж Али. Габсбургские агенты постоянно обивали пороги корсара – и когда он был бейлербеем Алжира, и когда он поселился в Стамбуле, став капудан-ы дерья, – и призывали предать султана, обещая все что угодно. Улудж Али не внял посулам, однако весьма примечательно, что эти переговоры, обзор которых я дал в отдельной работе^[223], тянулись годами. Очевидно, что Али пытался понять, куда дует ветер, и явно не желал закрывать перед агентами дверь; по крайней мере, он ничуть не возражал, когда те свободно возвращались на родину после своих предложений. Почему же герой-гази Улудж, чье имя сам султан заменил на «Кылыч» (тур. сабля), не заставил их прекратить попытки?

Кроме Улуджа Али, многие мюхтэди из его окружения попали под зоркое око тайной службы Габсбургов. Два ренегата, Синан (Хуан Брионес) и Хайдар (англичанин Роберт Древер), стали постоянными осведомителями; причем присылали свои письма с кораблей османского флота, бывшего в открытом море!^[224] В какой-то момент Синан даже решит сбежать оттуда, чтобы вернуться на родину^[225]. Некий Педро Бреа, человек Улуджа Али, начнет передавать сведения Джованни Марльяни – неофициальному послу Габсбургов, прибывшему в Стамбул подписать с османами соглашение о перемирии^[226]. Вскоре он даже сделает то, чего не сумел Синан: сбежит из Стамбула, доберется до Неаполя, оттуда – до Испании, а затем габсбургским властям придется спасать его семью и увозить ее из Стамбула в Венецию^[227]. Сам Педро Бреа еще возвратится в османскую столицу, но уже как шпион Габсбургов, – подговаривать Джафера-пашу предать султана^[228].