Читать книгу - "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - Ева Ингеборг Фляйшхауэр"

Большевистские агенты охранки понимали, что царский приказ о бескровном «прекращении» беспорядков несообразен обстоятельствам и не годится для восстановления спокойствия. Информированный агент предупредил начальство в субботу 25 февраля, что если беспорядки немедленно не будут подавлены, то «к понедельнику (т. е. 27-му) возможно ждать сооружения баррикад»^[2316].

В ночь на воскресенье 26 февраля директор Департамента полиции Васильев приказал начальнику петроградской охранки, генерал-майору Корпуса жандармов К. И. Глобачеву, арестовать членов Петроградского комитета большевиков. Видимо, речь шла о мероприятии «для очистки совести», так как большевистский городской комитет в данной ситуации проявлял мало инициативы и традиционно являлся скорее тормозом, нежели авангардом исполнения приказов Ленина. Во время беспорядков он даже не ушел в подполье, а открыто собирался в одной квартире. Поэтому Глобачев «сумел захватить на частной квартире весь Петроградский комитет большевистской партии»^[2317]. Эта акция, весьма кстати устранившая ненужные помехи в процессе мобилизации рабочих большевистским ЦК и его отечественным представительством, далеко не заслуживала названия «большой ликвидации», которое дал ей Васильев, утверждая, вопреки здравому смыслу, будто арестовал «всех вожаков движения», «руководящий коллектив» и надеется, «что завтра, в понедельник, все будет кончено»^[2318]. В понедельник 27 февраля оставшееся на свободе активное меньшинство большевистского руководства призвало к вооруженному восстанию: «Товарищи, завтра решающий день!.. Теперь или никогда!»^[2319] Три члена Русского бюро Заграничного ЦК без труда закрыли бреши, произведенные полицейской операцией в рядах петроградских большевиков, и ранним утром в воскресенье 26 февраля встретились с радикально настроенными уполномоченными Выборгского районного комитета, в том числе большевистским связным с градоначальником, Шуркановым, чтобы решить, кто примет на себя функции городского комитета, и наметить большую акцию на понедельник^[2320]. Члены Выборгского комитета на квартире своего товарища Каюрова договорились об очередных шагах. Шурканов стоял на самой радикальной позиции, ратуя за продолжение борьбы с применением огнестрельного оружия. По его настоянию Выборгский районный комитет «постановил» продолжать забастовку, превращать борьбу в вооруженное восстание, устраивать братания рабочих с солдатами, захватывать оружие и раздавать рабочим. После этого «среди рабочих, особенно в Выборгском районе», был «дан лозунг — брататься с солдатами»^[2321].

В это воскресенье 26 февраля обстановка, по словам генерала Хабалова, стала «отчаянной»^[2322]. Когда его войска хотели занять положенные посты, в центре города они встретили враждебные толпы, и им «пришлось стрелять в толпу в разных местах». Вскоре после полудня войска начали брататься с повстанцами. Около 4 часов дня генералу доложили, что рота лейб-гвардии Павловского полка, примерно 1500 солдат, в основном эвакуированных с фронта по ранению, не повинуется приказам и стреляла во взвод конно-полицейской стражи. Как выяснил Хабалов, рота действительно взбунтовалась, требуя вернуть остальные роты в казармы. Солдаты Волынского полка выступили вместе с демонстрантами, увлекая за собой часть Преображенского и Литовского полков. Тут-то и сказалась дальновидность заговорщиков-курловцев, удаливших из городской администрации авторитетного преображенца — князя Оболенского; он, вероятно, смог бы остановить мятеж элитных полков своим личным влиянием. В Семеновском полку, подавившем ленинское Московское восстание в декабре 1905 г., работали самые умелые революционные агитаторы, выступавшие с особенно агрессивными речами. Агенты охранки предупреждали: «Если войска встанут на сторону забастовщиков… ничто не спасет от революционного переворота»^[2323]. Шурканов («Лимонин») в донесении того дня винил в нарастании повстанческого движения пассивность правительственных войск: «…так как воинские части не препятствовали толпе… то массы получили уверенность в своей безнаказанности, и ныне после двух дней беспрепятственного хождения на улицах, когда революционные круги выдвинули лозунги: „Долой войну“ и „Долой самодержавие“, народ уверился в мысли, что началась революция, что успех за массами, что власть бессильна подавить движение в силу того, что воинские части на его стороне»^[2324].

Вечером председатель Думы Родзянко телеграфировал начальнику Генштаба, что беспорядки в Петрограде «принимают стихийный характер и угрожающие размеры». Правительственная власть, писал он, находится в полном параличе. Петроградские военные заводы останавливаются, голодная безработная толпа выходит на улицы. «России грозят унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена»^[2325]. В ту же ночь Родзянко впервые по телеграфу обратился к царю, сообщая, что в столице царит «анархия», на улицах идет «беспорядочная стрельба», части войск стреляют друг в друга. Он требовал поручить «лицу, пользующемуся доверием страны», сформировать новое правительство: «Медлить нельзя. Всяческое промедление смерти подобно»^[2326]. Царь оставил и этот призыв председателя Думы без ответа^[2327].

В полдень 27 февраля Хабалов доложил царю о нескольких отдельных происшествиях, не рисуя общей картины восстания. Накануне 26-го рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка отказалась стрелять в народ, командир батальона был ранен «неизвестным из толпы». 27-го учебная команда запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка отказалась повиноваться приказу своего командира выходить против восставших, вследствие чего командир застрелился. Затем мятежная команда направилась в другие казармы резервистов, где к ней присоединилась еще пара запасных подразделений. Он, Хабалов, делает, что может, для подавления бунта, но полагает необходимым прислать ему надежные части с фронта^[2328].