Читать книгу - "КГБ в Японии - Константин Преображенский"

Самым неожиданным образом столкнулись с этим американцы в 1983 году, когда наш истребитель сбил пассажирский «боинг», принадлежавший южно-корейской авиакомпании. Скандал тогда грянул на весь мир, а отголоски его слышны и поныне.

Не зная, чем досадить советскому руководству за его негуманный шаг, американские власти приняли тогда довольно нелепое решение, явно бьющее мимо цели: бойкотировать рейсы «Аэрофлота» и не принимать к расчетам его авиабилеты. Жертвой этой политики стали в основном советские чиновники, поскольку именно они были основными пассажирами международных линий «Аэрофлота», являвшегося, конечно, никакой не государственной авиакомпанией, как он официально себя именовал, а типичным советским министерством с многочисленными парткомами и офицерами КГБ в каждом отделе. Сильные позиции занимала в нем и военная разведка ГРУ.

Этот дискриминационный жест американцев никак не затронул интересы высших советских руководителей, при желании они куда угодно улетели бы на своих самолетах. Что же касается экономического ущерба, на который рассчитывали американцы, то и здесь они просчитались: ведь всем здравомыслящим людям ясно, что экономика сама по себе не играет в нашем государстве никакой роли, а важен один лишь политический эффект. Даже если у нас и возникнет финансовая брешь, то мы прикроем ее мощной пропагандистской кампанией, сопровождаемой тайной продажей золота, которое особо доверенные летчики из правительственного авиаотряда всегда в таких случаях отвозят на Запад целыми самолетами.

Короче говоря, экономический эффект от своей акции американцы предусмотрели — хотя их надежды не оправдались, — а вот ее поведенческий эффект не учли.

А между тем советские руководители обидчивы во всем, что касается их престижа. Они решили ответить американцам ударом на удар и дали указание «Аэрофлоту» также не принимать к оформлению билеты, выданные авиакомпаниями США.

Разумеется, среди их пассажиров были не только американцы, но и граждане других стран, кроме Советского Союза, чьим подданным запрещалось пользоваться услугами иностранных авиакомпаний, для оплаты которых, впрочем, у них все равно не хватило бы жалованья.

Так начиналась краткая авиабилетная война, силы в которой были неравны, если американские кассиры выражали свой отказ советским гражданам в корректной, хотя и очень холодной форме, то наши кассирши орали на американцев так страшно, что те немедленно ретировались. Никогда в жизни не встречавшиеся с таким обращением, они не могли взять в толк, что же, в конце концов, происходит.

Кассирши же самодовольно посмеивались:

— Мы и так особо не церемонимся с пассажирами, а уж если нам Родина специально дала такое указание, то берегитесь, враги!

Об этом поведал мне некий разведчик, служивший под «крышей» «Аэрофлота». А другой мой приятель рассказал вот что.

У нас в КГБ имеются два лагеря для заключенных: «Дубравный», в Мордовской АССР, и «Скальный», расположенный где-то на Севере, кажется в Коми. В первом из них режим чуть по легче — хотя бы потому, что климат Поволжья не такой суровый. Оба лагеря подчиняются почему-то архивному отделу КГБ.

Мои приятель побывал как-то в «Дубравном», встречаясь там с разоблаченным шпионом и, видимо, желая использовать его в интересах нашей разведки. В этом лагере поразили его две вещи: обреченность, которая читалась в глазах заключенных, среди которых было немало баптистов, и жуткий запах рыбы, которой их кормили.

А еще один мой знакомый, научный работник, несколько месяцев исполнял обязанности народного заседателя в районном суде. Такое поручение дал ему партком института, поскольку беспартийных на эту должность не направляют. Заседатели, делегированные в суд трудовыми коллективами, должны были во всех решениях повиноваться судье и помалкивать.

В один из дней там судили молодого диссидента и приговорили его к довольно длительному сроку — чуть ли не к восьми годам заключения.

— Может быть, все же дадим поменьше? — рискнул заседатель обратиться к судье.

— А зачем? — улыбнулся тот. — Ведь из лагерей он все равно не вернется, там уж позаботятся об этом!..

«Ну уж нет! — думал я. — Лучше я помолчу о своих воззрениях и буду жить при советской власти, которую, между прочим, полностью одобряет народ. Скоро я поеду в Японию, проведу там лет пять, возвращусь майором. Потом, используя многочисленные связи отца, перейду в отдел административных органов ЦК КПСС, которому подчиняются все силовые структуры и где даже младший клерк непременно имеет звание генерала. После этого я вернусь в разведку крупным руководителем и поеду в Японию уже в качестве резидента. На худой конец — его заместителем: любая низшая должность будет мне уже не по чину.

А бороться с этой властью все равно бессмысленно!..»

Вручая баул баптисту, вокзальный майор неожиданно громко спросил:

— Твой поезд когда отходит?..

— Да через две минуты… — безмятежным тоном отвечал баптист, будто уходил не его поезд, а какой-то другой, сам же он заглянул сюда, в милицию, лишь для того, чтобы прочитать свое немудреное стихотворение. Он оставался по-прежнему спокоен и добродушен, словно врач-психиатр, беседующий с пациентами.

Все мы слегка притомились за время дежурства на вокзале и сидели понурив головы. Баптист же то и дело поглядывал на меня, пытаясь, видимо, угадать ход моих мыслей, ибо восприятие мира у нас было все же единым. Сочувственно вздохнув, я чуть заметно развел руками, давая понять, что ничем не смогу помочь. Баптист ответил благодарной улыбкой…

— Бежим! — скомандовал вдруг майор и, подхватив баптистов баул, первым бросился вон из комнаты.

Через несколько секунд все мы бежали по перрону, держа в руках кто узелок баптиста, кто набитую колбасой авоську. Сам проповедник поспешал за майором, оглушительно топоча башмаками, очень похожий на провинциальною слесаря и, скорее всего, бывший им на самом деле.

Баптист тяжело вскочил на подножку уже тронувшегося поезда, а мы наперебой стали забрасывать в тамбур его вещи. Все эти совершалось молча, слышалось только наше прерывистое дыхание. Баптист уже словно не замечал нас, переставляя баул в глубь тамбура «На прощанье я незаметно пожал ему руку» — так, наверное, закончил бы эту историю литератор, не знакомый с порядками в КГБ.

Увы, я ни за что не смог бы этого сделать! Как бы ни были утомлены мои товарищи в этот вечерний час, они непременно бы все заметили и удивленно переглянулись. Судьба же моя в этот миг была бы окончательно решена…

Вскоре поезд исчез в темноте, а мы побрели обратно.

— Ну и что же будет теперь с этим баптистом? — как бы невзначай спросил я майора, с озабоченным видом стоявшего у края перрона. Сначала я хотел даже на всякий случай сказать «с этим артистом», но передумал.

— Да вот пошлем завтра ориентировку нашим товарищам по месту его жительства, а то, понимаешь, сегодня уликового материала оказалось маловато. К тому же надо ведь выяснить имена всех тех, с кем он связан!..