Читать книгу - "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын"

21 декабря^[1290] состоялось объединенное и объединительное собрание обеих групп; его я тоже хорошо помню. Было избрано новое Правление, в которое вошла и ты, моя родная Юлечка^[1291], а я был избран председателем Контрольной комиссии^[1292] — для оценки прав членов организации на звание резистанта. Нам дали задание строго пересмотреть весь личный состав Содружества. Контрольную комиссию составили по паритетному принципу: три члена нашей группы и три члена «Русского патриота»^[1293]. Я еще вернусь к деятельности Содружества^[1294].

Прежде чем покончить с 1945 годом, нужно вспомнить и о Сорбонне. В лаборатории ждали возвращения Пренана, как манны небесной, но всех, по разным причинам, охватило разочарование. Все были довольны, что кончается царствование May, который, несмотря на кажущееся добродушие, сумел восстановить против себя всех. Со времени мобилизации в 1939 году он вдруг почувствовал себя хозяином лаборатории. Последовала неудавшаяся попытка выставить тебя — без всяких причин, исключительно как иностранку. Эта попытка по тогдашней ситуации могла бы удаться: почти всюду иностранцы были выгнаны.

Но May восстановил против себя и других, гораздо более влиятельных: Rabaud, Teissier, а также Pacaud и Dehorne. Это создало в двух лабораториях единое общественное мнение. Кроме того, May, как истинный американец, проявлял расизм, в самой нелепой форме, по отношению к черным и желтым студентам. От расизма он впоследствии излечился, но репутация его была испорчена. По отношению к лицам, работающим в лаборатории над диссертациями и дипломными сочинениями, May практиковал систему террора, и в его глазах все были идиотами, о чем он не стеснялся говорить публично.

Как руководитель практических работ для студентов May проявил два свойства — одинаково недопустимых: абсолютное невежество и абсолютную самоуверенность. Это не значит, что он — неграмотный биолог: в своей научной работе хорошо знает, что делает и что надо делать. Но для практических занятий по сравнительной анатомии нужно знать в мельчайших деталях анатомию и физиологию изучаемых животных, и это знание не сразу дается. Отсюда — куча столкновений со студентами и ассистентами: сколько у него их было с тобой, и каждый раз садился в лужу — наедине, что еще ничего, и при студентах. Это научило его остерегаться тебя и уважать, но знаний не прибавило, а ведь студенты умеют копаться в животных и литературе. Нужно бывало все дипломатическое искусство твое и Pacaud, чтобы спасти авторитет преподавательского персонала.

Отсутствие Пренана делало его кафедру предметом вожделения всяких ученых авантюристов, которые рассчитывали на силу связей в Vichy и на коммунистическую репутацию Пренана. Чего только стоило появление Heim de Balzac? Он ввалился в лабораторию осенью 1940 года, предварительно заручившись поддержкой Vichy и Rabaud. Осмотрелся кругом хозяйским взором и произнес: «Что это за сомнительная публика, которая тут толчется и суетится? Ну, мы в этом разберемся…». К счастью, он не имел поддержки на факультете, и его удалось, при помощи декана и Teissier, отвести.

И вот с лета 1945 года появился Пренан. Все ждали, что он займется лабораторией, но не тут-то было. Его захватила политика. Пренан никогда не умел — и сейчас не умеет — защищаться от натиска. Куда бы его ни посылали, он шел, и, когда находил время побывать в лаборатории, к нему приходило иногда до 20 человек извне по всевозможным делам, а на лабораторные у него не хватало времени. Еще не отдохнув вполне после пережитого в Германии, Пренан быстро уставал после разговоров, и когда, наконец, кто-нибудь из персонала лаборатории ухитрялся к нему проникнуть, то его встречал отсутствующий взгляд и полная неспособность говорить о делах. Получалось совершенно парадоксальное положение, угрожавшее полной потерей всякого авторитета. Сколько раз ты и даже я, человек посторонний, говорили ему об этом. Он соглашался, но все оставалось по-прежнему^[1295].

Велико было разочарование всех, работающих в лаборатории, когда Пренан выставил свою кандидатуру в первое Учредительное собрание^[1296] и был избран от департамента Marne^[1297]. Первое время он был совершенно опьянен новизной положения (и винами своего департамента, которые справедливо славятся), но, когда ему пришлось прочитывать в день сотню писем от избирателей, возбуждать ходатайства и отвечать, Пренан почувствовал, что попался в капкан. К этому прибавились еще поездки на места — ухаживать за избирателями, мерить, так сказать, температуру. Начиная с этого избрания, лаборатория больше его не видела.