Читать книгу - "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын"

В Париж мы вернулись 28 сентября, продолжив наем домика все на тех же неопределенных условиях^[1261].

От времени до времени мы завтракали на Quai Montebello у Jeannette; я уже говорил о ней. Это была пренекрасивая и пресимпатичная девица. Она сразу почувствовала симпатию к нам и относилась как, скорее, к друзьям, чем к клиентам; мать ее — тоже. Так продолжалось до осени 1945 года. Когда мы разговаривали с ними о событиях, они неизменно вспоминали своего брата и сына, находившегося в немецком плену. В один из наших приходов Jeannette с радостью объявила, что ее брат вернулся из плена, и потащила нас наверх в свои личные комнаты, чтобы познакомить с ним.

Мы увидели перед собой разбитного молодого человека, и лицо и манеры его не понравились. За традиционной рюмкой спиртного спросили, где он был; оказалось — в Восточной Германии. «Ага, значит, вас освободили русские?» — «Увы, да», — был ответ. «Почему „увы“? Разве они плохо обошлись с вами?» Он замялся и, наконец, ответил: «Они начали с того, что ограбили нас, отняли часы и кольца». Эту басню мы уже слышали и читали в реакционных французских и всяких американских и английских изданиях, но первый раз перед нами находился живой свидетель.

«Вы заявили жалобу?» — «Конечно, нет». — «Но почему же?» — «Было страшно, боялся». — «Хорошо, вы могли бояться в первый момент, но потом…» — «Нет, и потом было невозможно». — «Почему же? С вами плохо обращались?» — «Да, довольно плохо». Я вскипел: «Ну, если вы не захотели подать жалобу, я подам ее за вас. Будьте добры сказать мне, в каком лагере вы были, когда точно вас освободили, к какой части вы принадлежали, и я ручаюсь вам, что будет произведено строжайшее расследование». Он испугался: «Я не помню точно, какой был день, и не знаю точно названия лагеря…»

Мы с тобой сразу поняли, в чем дело, и, оставив это, стали осторожно выяснять его политические симпатии; он был дориотист. Вернувшись вниз в общую залу, мы узнали от Jeannette, что отныне братец будет ведать ее предприятием, а мать и она уезжают в деревню отдохнуть, после чего, разумеется, больше не показывались в их ресторане.

Игорь Александрович Кривошеин, которого мы повидали через несколько дней, рассказал нам о своем проекте организации Содружества русских сопротивленцев во Франции. Идея мне понравилась: при строгом отборе можно создать организацию, состоящую из настоящих людей, настоящих патриотов. Таковой ни в коем случае не являлся «Русский патриот», превратившийся вскоре в «Советский патриот»: в него налезло столько всякой дряни, что следовало бы вычистить, по меньшей мере, две трети его членов.

Там был граф Игнатьев, который забыл о своей преданности немецкому отечеству и своем поведении в лагере. Философ Шварц, сын смоленского банкира и отчаянный реакционер-идеалист, боровшийся с марксизмом, вдруг начал писать марксообразные статьи. Димитрий Павлович Рябушинский, бывший при оккупации правой рукой Жеребкова, вдруг стал появляться в «Советском патриоте» и даже в советском посольстве; вскоре, впрочем, он вернулся к своей настоящей ориентации — американской. Чахотин, написавший в свое время книгу «Изнасилование масс» (из трех глав: Муссолини — Гитлер — Сталин) и создавший в лагере специальную теорию структуры человеческой психики с целью опровергнуть марксизм, вдруг зачитал в «Советском патриоте» циклы лекций и докладов^[1262]. А что сказать о супругах Емельяновых? Он сцепился со мной в лагере в первый же день и заявил о своем германофильстве, а жена его, приезжая в Compiègne для свиданий и видя еврейских жен, восклицала: «Шомполов бы сюда, шомполов, чтобы почистить всю эту сволочь». И они оказались в «Советском патриоте»…

Это объединение сопротивленцев удалось осуществить — конечно, не сразу^[1263] и, конечно, ненадолго^[1264].

В конце октября 1945 года мы проехались с большим удовольствием на четыре дня в Achères и, вернувшись оттуда, занялись вопросом об отоплении. Центральное отопление на 1945–1946 год не было возобновлено. Маленькая электрическая грелка ничего не давала и нужно было, как мы делали в тяжелые годы, сосредоточиться в одной комнате. Мы решили поставить в спальне газовую печку. Побывали в газовом обществе, купили печку, поговорили с инспектором, который предложил нам для установки услуги некоего специалиста на бульваре Port-Royal. Мы пошли к нему, но когда он узнал, что печка у нас уже есть, то наотрез отказался.

Тогда мы нашли другого специалиста, который согласился делать эту работу. Мы вернулись в газовое общество к инспектору, и он сказал: «Хорошо, пусть работает, но ему должно быть известно, что если нет достаточной тяги, то мы не дадим разрешения на пуск печи в ход». Мы отправились опять к специалисту. Спросили его, знает ли он, как устанавливать печь, чтобы была достаточная тяга. Он расхохотался и с иронией по нашему адресу сказал: «Я работаю по этой специальности свыше двадцати лет и не было случая, чтобы моя установка была забракована». Он пошел к нам, осмотрел помещение, составил схему и расценку работ; мы уговорились о цене и сроках, дали задаток.

Работа была выполнена к сроку, но, получив деньги, специалист вдруг заявил: «Я видел инспектора, и тот сказал, что не примет работу, если не будет сделан дополнительный выход для газа. Вот вам схема, которую он одобрил. Это будет стоить дополнительно столько же, сколько вы заплатили мне». Мы поняли: у них просто сговор, чтобы с нас содрать. Я ответил, что по нашему уговору вся работа должна сразу дать установку, соответствующую нормам, и требую, чтобы все было сделано без всяких дополнительных уплат с нашей стороны, а если в течение ближайшей недели не получу разрешения от инспектора, то обращусь в суд. «Так вы скажите это ему», — возразил он. «Нет, — ответил я, — вы с ним в сговоре, чтобы с нас содрать, и вы пойдете и скажете ему, что это не удалось». Он ушел, и к концу недели я получил разрешение^[1265].

После взрывов атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки широкая публика необычайно заинтересовалась атомной энергией. Открытие расщепления атома отнюдь не являлось собственностью Соединенных Штатов. Кого только не было среди ученых, работавших над этой проблемой, — все европейские народы. Можно смело сказать, что все было сделано очень недавними эмигрантами и подготовлено учеными, которые из Европы не выезжали. Насколько мне известно, большинство из этих ученых совершенно не было проникнуто агрессивным американским империализмом, и для них применение бомб для уничтожения населения двух больших городов оказалось столь же неожиданно, как и для нас, и они, как и мы все, оценили этот акт как преступление перед человечеством. Для них было ясно, что результаты коллективных усилий грубо присвоены американскими трестами с их правительством.