Читать книгу - "Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер"

Тем не менее мне тоже довелось попользоваться удобствами тыловой жизни, когда Кригль приказал приготовить говяжью печенку и подать жареного гуся сотрудникам строительного штаба. За столом Кригль рассказал об одном человеке из его роты, которой он командовал в начале Русской кампании. Этот человек, у которого был насквозь, через оба виска, прострелен череп, не только выжил, но и был возвращен на службу!

Около 10 сентября сооружение системы траншей на промежуточном рубеже обороны было практически завершено, и пришел приказ перевести наш штаб еще дальше в тыл. Капитан Мюллер должен был отправиться на фронт, чтобы принять командование батальоном 461-го полка. Вместе с ним ушел и его ординарец Петцольд, выглядевший как чиновник средних лет. Когда мы вместе с Мюллером выезжали в поле для разметки позиций, Петцольд делал их точное описание четким почерком, как секретарь строительной компании. Делая это, он всегда говорил и писал «мы». Петцольд даже писал письма своего шефа к «замужней девушке», как Мюллер называл свою молодую жену. Мюллер подписывал эти письма, предварительно добавив от себя короткое примечание. Молодой жене вскоре пришлось оплакивать своего мужа, так как в ноябре того же года Мюллер пал в бою под Невелем. Говорили, что у него была прострелена шея, и он истек кровью.

На несколько дней руководство штабом взял на себя обер-лейтенант Грабш. Он был крайне амбициозным, безликим и недружелюбным человеком в возрасте чуть более 30 лет. По профессии он был оптиком. Когда он уехал, то командование штабом принял я.

В то время по железнодорожной ветке возле совхоза периодически передвигался бронепоезд. Он был взят у русских в качестве трофея во время нашего наступления в 1941 г. Я не понимал, как его приспособили дал я движения по европейской колее. Он был оснащен немецкими противотанковыми и зенитными пушками, и осмотреть его было интересно. Но для пехотинца это было не то место. В таком стальном гробу мы чувствовали себя неважно. Мы предпочитали траншею в чреве матери-земли.

Фронт снова пришел в движение. Дороги в нашем секторе начали наполняться тыловыми колоннами. Тыловым частям полагалось перевозить на своих транспортных средствах только такие грузы, которые имели важное значение для ведения войны, например, боеприпасы, продовольствие и фураж. Но я видел и множество других вещей, которые все же забирались тыловиками с собой. Встречались и автомашины, нагруженные предметами мягкой мебели с сидящими на них женщинами. Их «сиятельства» действительно могли расположиться с комфортом в месте своей следующей дислокации. Они имели все, что было им нужно, «что пожелает мужчина», как поется в одной песне.

В течение длительного времени наблюдалась активность авиации. Навстречу вражеским бомбардировщикам, истребителям и самолетам-разведчикам в воздух поднимались немногочисленные самолеты Люфтваффе. Говорили, что в этом районе действует летчик-истребитель Новотны, мой земляк из Вены. Если это был он, то значит, я видел, как он сбил три самолета в тот день, когда мы покидали наш дом в деревне Ляды. В глазах у Жени и у ее матери, простой, доброй женщины, стояли слезы, когда мы прощались с ними.

Отступление привело к тому, что мой строительный штаб отодвинулся еще дальше в тыл. В деревнях началась борьба за места расквартирования. Иногда у меня возникали трудности с требованием помещения для моей штабной работы. Я не мог найти иного способа, кроме как разбрасывать топографические карты по всему полу, чтобы подчеркнуть отличие нашей работы от работы других тыловых подразделений. Один раз я уступил, и то только тогда, когда столкнулся с необходимостью выделить помещение для перевязочного пункта. Но с людьми из других тыловых частей я не церемонился. Пекари, механики и т. п. могли спать на улице в хорошую погоду ранней осени, а если шел дождь, то поставить палатки. Но я не мог готовить свои схемы расположения траншей под дождем.

Линия за линией, траншея за траншеей, постепенно я размечал их на местности. Наши рабочие должны были почти что удвоить свою дневную выработку. Одного за другим офицеров забирали из строительного штаба и возвращали на фронт. Я стал специалистом по определению мест размещения наблюдательных пунктов и огневых позиций артиллерии. Зачастую у меня хватало времени только на то, чтобы, стоя в машине, наметить линию траншей следами колес. После этого траншея копалась по моим следам. Примеряясь к местности, я так натренировал свой «глаз», что даже после такой разметки «слепых углов» никогда не было.

Дороги, по которым я передвигался, были дорогами отступления, со всеми сопутствующими отступлению признаками. Их устилали брошенные машины, повозки со сломанными осями, уничтоженное снаряжение, воронки от бомб, осколки и множество павших лошадей. Конские трупы с раздутыми животами, остекленевшими глазами и с нестерпимым запахом, исходившим от них. 2,7 миллиона лошадей использовала немецкая армия в России. Из них 1,7 миллиона стали жертвами войны. Они тоже считались нашими товарищами. У многих из нас разрывалось сердце, когда лошадь была ранена, а потом, охваченная предсмертным ужасом, ждала пулю, которая должна была освободить ее от страданий.

С того времени я каждый день ожидал приказа о расформировании строительного штаба. Некоторым образом в тыл текло все. Казалось, что в движении находились и земля, и люди. Поток уносил фронт, коммуникации и часть русского гражданского населения. Некоторые русские шли на восток. Очевидно, они хотели перейти через линию фронта или укрыться и подождать, пока немецкое отступление не пройдет мимо них. Когда две женщины из строительного батальона захотели уйти, музыкант-фельдфебель выстрелил пару раз в воздух, после чего «маньки» вернулись и попросили у него прощения.