Читать книгу - "Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев"

– Ты вернулся совсем другой! Тебя прямо не узнать.

– Мы поняли из твоих писем, что тебя там, в Петрозаводске, приняли как родного. Ну рассказывай, куда ты там ездил, что видел, с кем познакомился. Как тебе показался наш Север и его обитатели?

– Постойте минуту… Заплатите полтинник извозчику, у меня уже не осталось ни копейки… Ну, спасибо!

– Ну, говори: ты там ездил на оленях? На собаках?

– Какие собаки? Сообщения, действительно, там совсем другие. Расстояния огромные. Бесконечные леса усеяны озерами и перерезаны губами Онежского озера. На севере масса дичи. Лоси и олени бродят стадами; во время перелета птицы летят мириадами, местами вспархивало до 80 уток с одного места. Рыбы – и самой роскошной – сколько угодно. Но приходилось не только трястись на почтовых по отвратительным бревенчатым настилам, но ездить верхом, пересекать озера на лодке, даже ходить под парусами по 40 верст в один переход.

– А где же ты останавливался?

– Как всегда: в избах у карел. В скитах и монастырях. Местами, как на Шуе, видел селения, которые так и напоминают XVII и XVIII века: просторные деревянные хоромы в два этажа в древнерусском вкусе, старинные церкви с сорока маковками, скиты. Там привели ко мне былинщика, сына знаменитого Виноградова. Когда он перекрестился, сел под образами, положил руки на колени, как бы выстукивая на гуслях старинный речитатив, и начал:

Как во том ли славном во городе во Муроме,

Как во том ли селе да Карачарове… —

верите ли, у меня сердце перевернулось… Смотрю в окно, а там дооблачные ели, пихты, лиственницы, бесконечные леса, что тянутся до Повонец, «всему миру конец», как говорят тамошние, – вот когда я понял, что я русский, природный русский с головы до ног.

– А в самом городе?

– В Петрозаводске было лучше всего. В городе ведь всего 12 тысяч жителей, но все приняли меня прекрасно. Познакомился с одной чудной семьей, где провел 20 дней, то на перепутье, то дожидаясь парохода. Князь Волконский – душа человек. Супруга его – настоящая русская боярыня. Глядя на нее, я в первый раз понял, что такое русская женщина. Дети – прелесть.

– В кого же из них ты влюбился?

– Во всех.

– А сколько же ей лет? А дочке? Ну, это маловато. А какова она из себя?

– Меня устроили в ее комнатке, на ее постели. Подле был столик, а там хорошенькая записная книжка с надписью «весьма секретная». Грешный человек, захотелось заглянуть в ее сердечко… А там всего одна строчка: «Не забыть: калоши на 14-летнюю». Значит, ей всего 14 лет. Вот когда приедет, сами увидите…

В бригаде на меня вытаращили глаза: «Смотрите! Беляев вернулся неузнаваемым! Что его так изменило?» Со всех сторон посыпались расспросы, приглашения. Но одновременно командир навалил на меня сверх строевых обязанностей и хозяйство, хотя немного оплачиваемое, но очень ответственное и влекущее материальные заботы.

– Вы теперь назначены старшим офицером. Демидов сдает хозяйство, кроме вас некому. А вам я вполне доверяю.

– Господи, да будет воля Твоя!

– Не волнуйтесь. Наши писари вас не подведут. Они отлично знают свое дело.

– А кто же назначен адъютантом?

– Рооп. Он и примет от вас канцелярию.

– Ну, милый Ропик, по традиции завтра получишь от меня новенький аксельбант, а пока надень этот. Они сделают тебя еще красивей, если только это возможно. А мне они уже сослужили свою службу.

– А что? Влюбился, уже жених?

– Почему ты так думаешь?

– По наружному виду.

Наш дивизион закончил свое формирование в конце 1897 года и в мирное время вошел в состав лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады в качестве 3-го дивизиона, но с мобилизацией становился уже независимой боевой единицей. Своя особенная форма – малиновый кант, название «стрелковый» и, главное, офицерский состав, с самого начала сплотившийся в единую семью, – все это сразу же наложило на него особую печать. Те, кто фактически находился в строю, все как на подбор были скромные, деловые, избегавшие клубной жизни и кутежей, посвящавшие все свои силы службе. Среди всех только один капитан Демидов не стеснялся средствами, но он и держался особняком. Искренняя, теплая дружба, завязавшаяся между нами, никак не базировалась ни на попойках, ни на картах; и если мы являлись в собрание, то держали себя скорее как гости и ограничивались необходимым. Сближение с офицерами бригады происходило постепенно, само собой.

В бригаде, между прочим, существовал один обычай, способствовавший к сближению. По вечерам, после конца занятий забегавших поболтать или поиграть в карты или на бильярде должен был угощать чаем, а по желанию и ужином, дежурный офицер. Таким образом, совершенно чуждые люди знакомились между собою, и завязывались более тесные и близкие отношения. С появлением новых офицеров эти отношения стали еще теснее, так как только что явившиеся были товарищами по училищу. Одно обстоятельство способствовало общему сближению всей молодежи совершенно неожиданно. Произошло это вследствие нарушения одной из основных гвардейских традиций.

Корпус офицеров каждой части не является чем-то подобным группе служащих профессионалов какого-либо заведения. Узы крови в бою, преемственность общих воспоминаний, доблести, без которых офицерство и армия становятся сборищем вооруженных авантюристов, способствуют появлению полковых и кастовых традиций, бороться с которыми не так легко, и нарушение их нередко ведет к гибельным последствиям.

Как известно, во всех частях гвардии офицеры пользовались преимуществом одного чина над своими товарищами в армии. Офицеры, кончая академию, производились в следующий чин автоматически. Нередко армейские офицеры ходатайствовали о своем переводе в гвардию и, теряя этот чин, сравнивались тогда с гвардейцами. Но по традиции гвардейских частей офицеры, кончая академию, должны были отказываться от производства, так как иначе тем, кто не пошел в академию, не было бы возможности продвинуться выше капитана.

Движимое желанием поощрить молодежь, стремящуюся в академию, академическое начальство выхлопотало своим питомцам право на возвращение с чином, но до сих пор гвардейцы отказывались от этого преимущества, пока, наконец, не появился один карьерист, нарушивший эту благородную традицию.

Все три командира гвардейских бригад (в том числе мой отец) тотчас поехали к Великому князю Михаилу Николаевичу просить его прекратить подобный порядок, грозивший наполнить части случайными элементами и заставить уйти всех коренных офицеров.

Маститый генерал-фельдцейхмейстер[53]дал слово, что это не повторится, но он доживал уже свои последние дни, и года через два таких авантюристов появилось уже трое, а начальство бездействовало, несмотря на данную ими подписку о невозвращении с чином.