Читать книгу - "Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев"

«Крепость Дагестанского полка?» – «Так точно!» Мы позвонили. Дверь отворила тетя Женя со свечой в руках и в накинутом на плечи капоте.

– Ваничка!.. Мы слыхали, что ты где-то на Кавказе, пробираешься к нам. А ты знаешь, что Миша здесь? Он приехал уже с неделю. Я проведу тебя прямо к нему, наши все уже спят.

– Но ведь еще не так поздно?

– Но у нас так уж заведено во всем городе. Ставни на запоре во избежание грабежей, как только начинает смеркаться. А при лампах мы долго не сидим… Вот, направо первая дверь. – Она отворила.

В крошечной комнатенке на кровати сидел мой милый Мишуша. Он вскочил, поцеловал меня и сразу схватился за часы и стал прикладывать их к сердцу.

– Сердцебиение – я взволновался, услышав твой голос, – по яснил он. – Но уже успокаивается, сейчас пройдет… Ох, уж эта любовь! Кому она только не портила здоровье!

Es ist eine alte Geschichte,

Doch bleibt sie immer neu;

Und wem sie just passieret,

Dem bricht das Herz entzwei.[48]

В семье дяди мы пробыли недолго. Я был рад, видя, как она расцвела в благоприятных условиях жизни. Все члены ее посвежели, пополнели, и на их лицах отразилось какое-то внутреннее удовлетворение, которое замечается почти во всех, нашедших успокоение в глуши после треволнений столичной жизни. Дом казался полной чашей. В Питере экономили каждую копейку, и стол более смахивал на немецкий; в провинции всего было вдоволь, готовили на славу и не жалели продуктов.

После обеда дядя читал вслух, стараясь одновременно расширить кругозор жены и пробудить интерес в детях. Его любимым автором был Жюль Верн с его неистощимыми рассказами, такими фантастичными, но ставшими вскоре реальностью. Тетя Женя с Надей, дочерью Лелена, играли на «доди», как они с детства прозвали пианино. Утром тетя Женя с величайшей настойчивостью назуживала детей. Не зная, что делать, мы с Алексеем пошли за семь верст в чеченский аул Алды.

Встретившийся по дороге чеченец – мальчик – радушно пригласил нас к себе.

– Хорош, очень хорош, – приговаривал он, сажая нас на тахту. – Садысь, садысь, не вставай, – повторяли все шесть его братьев, знакомясь с нами.

– Теперь давай шашка, гостем будем, – говорил Мака Цакай, снимая с меня оружие. Алексей уцепился за свою обеими руками. – Давай шашка, такой закон, – повторял хозяин.

– Наш закон, не давай шашку, – протестовал Алексей, видимо, чувствуя себя как на иголках. Его оставили в покое.

– Как зовется это? – спросил я при виде огромного блюда, наполненного желтой кашей.

– По-вашему мамалык, по-нашему худар, – отвечал Мака Цакай. Он присоединился к гостям. После нас присоединились прочие. Они ели пальцами.

– Теперь хочь отдыхай на тахта, – он указал на полдюжины матрасов на полках по стенам кунацкой, – хочь гуляй, будем провожать.

Мы распрощались, хозяин проводил нас до пригорка, откуда виднелся Грозный.

– Ну, теперь сам знаешь дорогу, кунаком будешь.

Под палящими лучами солнца – было 47° по Реомюру – мы вернулись домой. Там все ставни были закрыты, но и в постель мы ложились, обливаясь потом.

– А как вы проводите время?

– Иногда катаемся в экипаже до Беликовой рощи, там прохладнее. Девочки ходят на бульвар, там иногда играет полковая музыка, сидят местные барышни. Жизни никакой тут нету…

С офицерами я не успел повстречаться, приходил один только адъютант. После его ухода мне вновь снилась Белгородская крепость.

Мишуша заметно скучал, он не переносил жары. Всегда немного скрытный, он и теперь «не развязывал со мной своего кошеля». Я прочитал две или три книжки: «Живописные уголки Кавказа» Каневского, «День в ауле» и др. и тоже стал строить планы на отъезд.

Мы от души поблагодарили радушных хозяев, забрали свои пожитки и в сопровождении Алексея тронулись на вокзал. Путевые хлопоты, чудная панорама гор при вечернем освещении освежили нас, и мы не заметили, как пролетело время. На Минеральных Водах мы пересели на поезд, уходивший на Пятигорск; рано утром пошли к групповому врачу, где Мишуша должен был узнать о своем назначении, и потом к воинскому начальнику. В приемной у доктора было мало посетителей. Подошла прехорошенькая молоденькая мамаша в сопровождении няни с ребенком на руках. Увидя меня, девочка потянулась к моим блестящим эполетам с криком: «Дядя Цаца, дядя Цаца!»… Смеясь, ее отцепили, но прозвище осталось за мной, а за дамочкой «Мама цаца».

Когда мы вышли, мой брат подошел к скамейке и вынул оставленную ему доктором записку. «Что это такое? – говорил он, нахмурясь. – В Кисловодск… Ах! Это неврастения! А я боялся, что он найдет у меня порок сердца… Слава Богу!»

Мой Мишуша совсем ободрился и повеселел. Он с увлечением стал рассказывать: «Дверь в кабинет отворилась. – Па-алте в кабинет, – отрывисто говорит доктор. – Садитесь па-алста. – Осмотрел, выстукал и сунул мне эту бумажку. Эта болезнь называется „неврастения“ – Слава Богу!»

В Кисловодске мы остановились не в Курзале, а сняли домик в слободе. Алексей нам готовил, часто приносил цветы от неизвестных соседок и ухаживал за нами на славу. Утром мы пили чай и шли в парк, где Миша пил нарзан, даже как-то взял ванну в его голубых струях с тысячами пузырьков. Я попробовал было пить, но мне казалось, что кровь и так бурлила достаточно. Мишушу тянуло на главные аллеи, где гремела музыка и мелькали белые и розовые платья. Я старался забраться в какие-нибудь дикие уголки, интуитивно предчувствуя, что если подойду к огню, обгорят мои крылышки, и будет мне, как говорит Гомер, «похуже Египта и Крита». В парке к нам подошел наш дальний родственник, Павловского полка поручик Аничков, интересный, с гладко выбритым подбородком, в безукоризненном кителе, гулявший с двумя элегантными дамами. Он спросил наш адрес и стал бывать у нас каждый вечер…

И его закрутила любовь!

Он поведал Мишуше свои огорчения. Барышня была прелестная… Он ей нравился… Мамаша (всегда надо начинать с мамаши) смотрела на него как на жениха. Но…

– Как смею я сделать ей предложение, – говорил он, – когда у меня всего 100 рублей в месяц сверх жалованья? Завтра они едут «на виноград». Я их провожаю… Они все еще ждут.

О Боже! Из-за какой-то сальной бумажки отказаться от счастья, от любви, от всего…

Ночью я получил телеграмму. Я подскочил до потолка с криком «ура!» и отсыпал телеграфисту все, что случилось у меня под рукой.

– Наверное, получили «кавалерию», орден? – спрашивал тот, изумленный небывалой щедростью.

– Нет, – отвечал Алексей. – Это едут сюда их любимый товарищ. Они и дышать не могут друг без друга.

Мише не нравился Кавказ. Он горячо любил деревню, тихую природу, доморощенных лошадок. Запах их конюшни вызывал в нем больше энтузиазма, чем все розы Кисловодского парка.