Читать книгу - "Холокост. Новая история - Лоуренс Рис"

Узнав о ширящихся акциях протеста евреев за рубежом, он почти наверняка поверил, что это своего рода проявление международного еврейского заговора. Самой известной стала акция протеста 27 марта 1933 года в Нью-Йорке. Тогда в спортивном комплексе Madison Square Garden и рядом с ним собрались более 50 000 протестующих. За несколько дней до этого, 24 марта, на первой полосе британской газеты Daily Express появился призыв: «Иудея объявляет войну Германии — евреи всего мира, объединяйтесь!»

В конце марта по требованию Геринга в Лондон были направлены две делегации немецких евреев — от Организации немецких сионистов и от Центрального союза немецких граждан иудейского вероисповедания. Перед ними поставили задачу попытаться предотвратить применение против Германии торговых санкций¹⁷. Такие действия понять можно, но в искаженном мире, в котором обитал Адольф Гитлер, они подтвердили, что связь между евреями распространяется шире государственных границ. Еврейские группы за пределами Германии тоже хорошо осознавали парадокс, который приходилось принимать во внимание. Если они молчали, это выглядело так, словно немецкие евреи ими брошены, а если выступали, то тем самым подогревали фантазии Гитлера о существовании международного еврейского заговора. Дилемма оказалась неразрешимой и в первые годы власти нацистов препятствовала объединению международной реакции на антисемитские акции внутри Германии.

24 марта Центральный союз немецких граждан иудейского вероисповедания выпустил информационное сообщение для прессы, которое показывает, какую тонкую интригу пытались сплести представители этого самого влиятельного еврейского объединения в Германии. С одной стороны, они опровергли как выдумку сообщения, появлявшиеся в иностранных газетах и журналах, о том, что, например, за границами еврейского кладбища в Берлине были найдены сваленные в кучу тела евреев и что в городе прошла облава на еврейских девушек. С другой стороны, союз признал, что некоторые евреи стали объектом актов политической мести и насилия. Его представители как бы говорили: ситуация для евреев в Германии плоха, но не так страшна, как заявляет кое-кто за рубежом¹⁸.

Накануне запланированного бойкота евреям Геббельс с согласия Гитлера заявил, что акция будет проходить только один день — в субботу 1 апреля, но повторится, если нападки на режим из-за границы не прекратятся. Нацисты в очередной раз решили показать, что благополучие немецких евреев зависит от отношения к Германии других стран. Гитлер и Геббельс пытались создать ментальную схему, согласно которой насилие по отношению к немецким евреям можно было бы рассматривать как акт самозащиты против нападок их соплеменников из-за рубежа.

15-летний Арнон Тамир, живший в Штутгарте, с тревогой ждал начала бойкота. Он уже слышал рассказы подвергавшихся избиениям и вообще многое знал. У него тоже был товарищ, старший друг, который как-то раз во время такого эксцесса оказался дома, в деревне. Он рассказал, что штурмовики ворвались в жилища евреев и избили всех так, что никто неделю даже сидеть не мог. Штурмовой отряд был не местным. У нацистов это была обычная практика — направлять на погромы штурмовиков из других областей¹⁹.

1 апреля Арнон понял, что его мир изменился… «Штурмовики маршировали по улицам и останавливались перед каждым еврейским магазином. Они мазали краской витрины, а потом два-три человека оставались перед входом. Прохожие старались ускорить шаг, хотя были и такие, кто останавливался. Штурмовики кричали: “Немцы не покупают в еврейских магазинах!”, “Евреи — наше несчастье!” и тому подобное. Бывало, что люди все равно заходили в магазин. Их не останавливали, это все-таки был еще 1933 год… И потом до нас дошло: если к евреям можно относиться таким образом… Все рассказы сошлись воедино… Рассказы об арестах… Об избиениях и убийствах… Мне казалось, что я проваливаюсь в глубокую яму. Тогда я в первый раз интуитивно понял, что существующие законы к евреям неприменимы. То есть с евреями можно делать все, что хочется, за них никто не заступится, евреи — вне закона. Тогда я впервые почувствовал, что значит, когда любой может сделать с тобой все что ему вздумается, даже забить до смерти. Меня это ужаснуло… Я был молодым, мне еще шестнадцать не исполнилось. Но уже тогда что-то щелкнуло. Я начал дистанцироваться от немцев. Сказать по правде, родители не верили, что возможно нечто подобное. Да и некоторые соседи-немцы говорили: “Это просто кошмарный эпизод! Это пройдет! Они не имеют в виду вас. Они имеют в виду других — важных евреев, богатых евреев, международных евреев”»²⁰.

С точки зрения нацистов, бойкот дал неоднозначные результаты. С одной стороны, он позволил направить необузданную ненависть штурмовиков в организованное русло, а с другой — показал отсутствие поддержки столь жестоких действий широкой публикой. Свидетельство Арнона Тамира, что некоторые немцы бросали вызов нацистам — как ни в чем не бывало заходили в магазины, — не единственное. Это происходило повсеместно. Стало очевидно, что мало кому из немцев по душе акции нацистских бандитов, направленные против беззащитных владельцев магазинов, пусть даже евреев, и такой явный, санкционированный на государственном уровне бойкот больше не повторялся.

Запугав евреев физической силой, нацисты обратились к силе закона. 7 апреля 1933 года правительство Гитлера приняло первый пакет антисемитских законопроектов. Закон о восстановлении профессионального чиновничества предписывал увольнение всех чиновников неарийского происхождения. Другой закон запрещал им заниматься юридической практикой. Правда, по требованию президента Гинденбурга были сделаны некоторые исключения, в основном для ветеранов мировой войны и тех, чьи родственники погибли на фронте. Это позволило многим — в том числе более чем половине юристов-евреев — продолжить свою деятельность. В конце апреля появился третий закон — Закон против переполненности немецких школ и университетов, который устанавливал в учебных заведениях пятипроцентную квоту для евреев.

Стремление яростных сторонников национал-социализма расширять антисемитские акции трудно было соотнести с желанием Гитлера и нацистского руководства минимизировать трудности в экономике, да и просто в частной жизни граждан страны. В апреле все того же 1933 года из запретительного законодательства, например, были выведены врачи-евреи, но некоторые местные нацистские группы продолжали их преследовать. Не вызывало сомнений, что многие сторонники Гитлера — явно под влиянием его предыдущей яростной риторики, направленной против евреев, — желали более быстрых изменений.

Многие еврейские предприниматели пострадали очень сильно. Вот конкретный пример. Отец Арнона Тамира владел небольшой табачной фабрикой в Штутгарте. Вскоре после апрельского бойкота его контрагенты сказали, что больше не будут продавать выпускаемые им сигареты. Официальной акцией сие не было — местные партийные чиновники могли ничего не знать о такой инициативе, но какое это имело значение для человека, лишившегося своего дела? В результате отец Арнона впал в глубокую депрессию.

Тем не менее среди немецких евреев были и такие, кто не ощутил на себе, что к власти пришли нацисты. Качество жизни таких людей во многом зависело от отношения немцев нееврейского происхождения, среди которых они жили. Руди Бамбер, к примеру, чувствовал себя в своем Нюрнберге совершенно спокойно. Ну если не считать нескольких неприятных эпизодов в школе… И все-таки через несколько месяцев после того, как Гитлер стал канцлером, Руди обратил внимание на то, что преподавание в их школе, а учились в ней дети, принадлежащие к разным церквям даже в русле христианства, не говоря уж о других конфессиях, изменилось. Учитель биологии, например, начал преподавать свой предмет с расистских позиций, говорить о том, что евреи и немцы относятся к разным расам. Однажды Руди нашел на своей парте антисемитскую карикатуру из Der Stürmer. Вот что он рассказывает об этом. «Все стояли и смотрели, какой будет моя реакция. Я точно не помню, что сделал, но мне сразу стало понятно, что в любом случае я должен поступить очень продуманно, дабы не доставить слишком большое удовольствие этим наблюдателям. Кажется, я просто поднял крышку парты, сунул карикатуру в ящик и оставил ее там. Преподаватели продолжали строго следить за тем, чтобы в классе был порядок, поэтому ученики знали, что слишком далеко заходить нельзя»²¹.