Читать книгу - "Число Приапа - Дарья Плещеева"

Срядились на том, что за голубого грифона с золотыми бликами, чуть ли не вровень ростом с корчмарем, живописец будет жить и хорошо питаться в корчме, пока не завершит шедевра, а также получит четыре шиллинга. Кроме того, корчмарь сказал, что в Хазенпоте через две недели свадьба, вдова ратсмана отдает замуж старшую дочку, семнадцатилетнюю красавицу, за бургомистрова сына, то есть – пирует хазенпотская аристократия. Возможно, для полноты счастья новобрачным недостает парных портретов – так что можно послать в разведку жену корчмаря, сестра которой служит в бургомистровом доме экономкой.

Оказалось, что парные портреты в смете свадебных расходов не стояли, но мысль бургомистру понравилась. В конце концов, государственный он муж или дерьмо собачье? Да и сынок не промах, явно унаследует отцовскую должность. Сперва эти портреты могут висеть дома, потом, со временем, один из них станет украшением ратуши: пусть потомки видят, какие мужи возглавляли магистрат, и берут их за образец!

Бургомистрово честолюбие привело к тому, что Кнаге, едва доделав голубого грифона, взялся за портреты. И тут уж он хватал себя за руку всякий раз, как талант подсказывал подпустить на физиономиях красного цвета. Реализм реализмом, а приключение с фон Брейткопфом живописец запомнил крепко. Портреты велено было писать в полный рост и на благородный лад. То есть за спиной у жениха чтобы стоял античный портал с колоннами, за спиной у невесты – тоже что-нибудь богатое, мраморное, на темном фоне. Жених позировал в свадебном костюме из темно-синего стеганого атласа, с преогромным фестончатым воротником, торчащим за пределами юношеских плеч чуть ли не на два курляндских дюйма с каждой стороны. Обнаружив эту комическую беду, Кнаге решил подогнать плечи под воротник – когда-нибудь бургомистров наследник ведь заматереет.

Невеста была в темно-синем бархате с рыжеватой парчой: бархатные широкие рукава были только до локтей, из них высовывались парчовые. Манжеты были двухъярусными, и Кнаге проклял все на свете: он уже и с жениховым воротником намучался, выписывая симметричные круги, завитки и нитяное плетение кружева, а тут все это было мельче, тоньше и причудливее. Но с воротником невесты Кнаге хлебнул истинного горя – он также был фестончатым, но многослойным, с ленточными розетками, и невеста очень хотела передать все его великолепие.

Предполагалось женихов портрет вешать слева, а невестин – справа, и чтобы они были вроде как повернуты друг к дружке, но при этом смотрели на зрителя, словно говоря: мы в браке состоим, в почтенном и не признающем всяких фривольностей браке, оттого наши лица так серьезны, и ты, зритель, изволь отнестись к нам с трепетным уважением. Во взгляде жениха Кнаге этот беззвучный приказ зрителю передал, а с невестой пришлось помучиться.

Кроме того, работа над портретами была окутана строжайшей тайной. Родители жениха и невесты не хотели, чтобы горожане видели свадебные наряды до того утра, когда молодых поведут в церковь. Поэтому Кнаге был доставлен в дом к бургомистру под покровом ночного мрака, как выразился заказчик. Проработав там три дня, он точно так же был переведен в дом невесты. И о соблюдении тайны заботилась уже будущая теща бургомистрова сынка.

Она показалась Кнаге гораздо более соблазнительной и привлекательной, чем ее старательно завитая и чуть что – зовущая на помощь матушку дочка.

Вдова ратсмана Клара-Иоганна Фиркс считалась в Хазенпоте, с одной стороны, завидной невестой – ей не исполнилось еще и тридцати пяти, а она, выдав замуж старшую дочь, должна была позаботиться только об одной младшей, пятнадцатилетней, и вокруг той уже вились женихи, так что вскоре госпожа ратсманша оставалась в доме одна, никакими младенцами не обремененная, и – полная хозяйка своим деньгам. С другой стороны, ее называли сумасбродкой и поговаривали даже о колдовских наклонностях. Основания для этого были немалые.

Госпожа ратсманша до замужества несколько лет прожила в Доббельне. Там на нее обратила внимание женщина, насчет которой добрые доббельнцы никак не могли прийти к единому мнению: то ли тем, что она выбрала город для жительства, надо гордиться, то ли этого надо опасаться, то ли вообще следует как-то ее выпроводить и вздохнуть с облегчением. Женщина эта была приемной матушкой герцога Якоба Елизавета-Магдалена.

Почтенная дама увлекалась сбором лекарственных трав, сама бродила по лугам и лесам, и до того смутила местных жителей, что однажды чуть не дошло до беды. Зимой сорок третьего года, ровно пятнадцать лет назад, не хватило корма для скота, и многие крестьяне собрались продавать коров и овец. Елизавета-Магдалена приказала объявить в церквах, что сама его скупит по высоким ценам, а крестьянам даст в долг семена и хлеб. Но благотворительность показалась подозрительной – поди разбери, в какую адскую затею хочет втравить людей ведьма? Крестьяне посовещались – и продали свой скот за гроши скупщикам. Правда, потом, когда им угрожала голодная смерть, они приняли муку, которую безвозмездно раздавала Елизавета-Магдалена. Ее репутация от этого лучше не стала, и крестьяне вздохнули с облегчением, когда в сорок восьмом году старая дама умерла.

При этом она была очень строга насчет нравственности и дисциплины. Заметив, что родной батюшка юной Клары-Иоганны, овдовев, совсем на радостях сбился с пути истинного, пьет и приводит домой девок, она взяла невинную девицу под крылышко. В результате госпожа ратсманша приобрела стойкую способность поступать так, как ей самой кажется верным, невзирая на мнение окружающих.

Эта способность дала о себе знать, когда Мартин-Иероним Кнаге стал потихоньку приходить по утрам, чтобы при правильном освещении писать портрет хорошенькой невесты. Сперва Клара-Иоганна, заметив, что высокий улыбчивый парень одет очень скромно, распорядилась отдать ему рубашки покойного супруга – что им без дела лежать в сундуке, а зятьям такое не подаришь. Потом, взявшись разбирать сундуки, она с горничными откопала колет покойного свекра – совсем еще хороший колет из дорогого темно-лилового сукна и с откидными рукавами. Рукава переделали и принарядили живописца. Он, почуяв, к чему дело идет, стал присматриваться к белокурой вдове и признал, что она еще хороша собой, характер имеет бойкий, язычок острый, так что скучать с ней не придется. Разница в возрасте его не смущала совершенно.

Считалось естественным, что подмастерье, желавший стать мастером, сватался к вдове цехового мастера, принимая как должное даже пятнадцать лет этой самой разницы. А Кнаге, в сущности, был бродячим подмастерьем – немало их переходило из города в город, нося в котомках рекомендательные письма, даже во время Тридцатилетней войны, завершившейся десять лет назад.

Ко дню свадьбы обмен взорами уже стал очень выразительным.

Кнаге не то чтобы увлекся – образ Марии-Сусанны еще не выветрился из головы, да и не был он способен на всепоглощающие страсти, – а понял, что упускать такую возможность нельзя. Женщина, умевшая и двусмысленно пошутить, на деле была очень строгих правил, до венчания и поцелуя бы не дала. Значит, нужно вести дело к венчанию.

Объяснение состоялось вскоре после свадьбы – ради этого объяснения Кнаге нарочно остался в Хазенпоте. Он пришел за кое-какими принадлежностями своего ремесла, с умыслом забытыми в доме, она же сама повела его в комнату дочери, уже переехавшей в дом свекра, где создавался парадный портрет, и там Кнаге, глядя в пол, признался, что вовсе не хочет уезжать из столь гостеприимного города. Вдова спросила, отчего бы ему не остаться? Кнаге, волнуясь не на шутку, намекнул, что все зависит от воли некой особы: коли будет на то ее воля, останется, а нет – уйдет скитаться, навеки безутешный. Вдова удивилась: неужто в городе есть столь бессердечные особы? Кнаге объяснил: особа вовсе не знает о том, что он готов ей служить до гроба. Вдова вздохнула: завидна судьба той особы, что завладела сердцем столь милого и статного молодого человека…