Читать книгу - "Не Сволочи., или Дети-разведчики в тылу врага - Теодор Гладков"

Приказ достаточно красноречив сам по себе, чтобы нуждаться в каких-либо комментариях. Разве что следует отметить один момент: когда генерал-фельдмаршал приказывал казнить за каждого убитого немецкого солдата 50–100 коммунистов, то он имел в виду вовсе не обязательно фактических членов ВКП(б). Казнили либо уже взятых заложников, либо первых попавшихся под руку… Если таковое происходило в сельской местности, то деревню часто сжигали дотла, иногда вместе с жителями.

Секретные положения приказа Кейтеля до населения оккупированных городов, в том числе Людинова, доходили в виде распоряжений местных военных комендантов.

— Приведем несколько таких самых характерных запретов.

— Запрещается хождение гражданского населения вне места жительства без пропуска.

— Запрещается нахождение вне дома после наступления темноты без пропуска.

— Все местные жители должны пройти регистрацию в комендатуре. Запрещается принимать на жительство не местных. О появлении чужих сообщать старосте или бургомистру. Запрещается подходить на 100 метров к железной дороге и переезжать ее без пропуска.

И особо: «За спрятанное оружие, отдельные части оружия, патроны и прочие боеприпасы, за всякое содействие большевикам и бандитам и за причиненный германским вооруженным силам ущерб виновные будут наказаны смертной казнью».

Местные коменданты могли сколько угодно дополнять эти запреты в зависимости от конкретных условий на своих территориях и собственной фантазии. В Людинове, например, патруль мог без предупреждения открыть огонь на поражение по любому прохожему, если тот… держал руки в карманах.

Поддержание «порядка» в городе, борьба с «подрывными элементами», т. е. подпольщиками и партизанами, исполнение многочисленных повинностей и распоряжений властей было возложено на созданную оккупантами так называемую русскую полицию.

Первой из друзей Шумавцова столкнулась с нею старшая из сестер Хотеевых — Антонина.

— Представляете, — взволнованно рассказывала она, вернувшись как-то домой, младшим сестрам Зине и Шуре, — иду я мимо парка, а мне навстречу Двоенко…

По математике и физике Тоня в школе весьма преуспевала, почему и поступила без каких-либо затруднений в Московский технический институт. Естественно, что с преподавателем этих предметов у нее были, как ей казалось, хорошие отношения. Потому-то, столкнувшись с ним на улице, девушка приветливо поспешила поздороваться с ним первой:

— Здравствуйте, Александр Петрович.

Лицо учителя перекосилось, глаза недобро блеснули, и, отчетливо выговаривая каждое слово, он словно отрезал:

— Я тебе, Хотеева, теперь не Александр Петрович, а господин Двоенко. Заруби себе на носу и другим передай. Поняла?

И прошел мимо растерявшейся девушки дальше. Тут только Антонина обратила внимание, что на поясе Двоенко висит пистолет, а на левом рукаве пальто белеет повязка полицейского.

Оказывается, что ничем, кроме пристрастия к спиртному не отличавшийся, а на Руси к этой слабости всегда относились снисходительно, господин Двоенко отныне является начальником русской полиции города.

Почти все полицейские, а их набралось в городе под сотню, были из местных жителей. Первое время они ходили в обычной гражданской одежде, лишь с белой повязкой с надписью «полиция», потом их одели в немецкое обмундирование, но без знаков различия. Вооружили русскими трехлинейными винтовками.

Поначалу полицаи, как их с нескрываемым презрением стали называть между собой людиновцы, при встрече со знакомыми отворачивались или делали вид, что не узнавали. Потом, наоборот, стали смотреть в глаза нагло и с угрозой.

В одном из полицаев Леша Шумавцов с удивлением опознал Мишку Доронина, против которого не раз играл в футбол. Толя Апатьев с неменьшим удивлением узнал, что в полиции теперь служит писарем бывший инструктор его школы по труду Василий Машуров.

Русская полиция обосновалась в здании, в котором раньше размещалась милиция, потом под ее штаб отвели еще один дом на улице Фокина, рядом с бывшим военкоматом.

Старая камера предварительного задержания — в общем-то обыкновенная комната с зарешеченным окном, куда доставляли в былые времена подвыпивших в день получки горожан, мелких воришек и известных всему городу бузотеров — нынешнюю полицию не устраивала. Потому во дворе была спешно сооружена новая КПЗ, по существу, небольшая одноэтажная тюрьма на шесть камер с дежуркой и помещением для охраны.

Нового начальника полиции Двоенко никто толком не знал, он объявился в Людинове года за два до войны, близко ни с кем за это время так и не сошелся. Из того, как он держался с людьми раньше, и особенно как повел себя в оккупации, явствует, что он был психопатической личностью с садистскими наклонностями, усугубленными хроническим злоупотреблением алкоголя.

В чем корни его звериной ненависти к Советской власти, можно только гадать. В январе или феврале 1942 года он из Людинова исчез, но память за три месяца пребывания на посту начальника полиции оставил о себе жуткую. По жестокости с ним не мог сравниться ни один из трех последующих начальников.

Чуть не в первую неделю своего пребывания в этой должности он убил выстрелом в упор из пистолета единственного учителя, который относился к нему если не с симпатией, то с сочувствием — преподавателя черчения и рисования Бутурлина. Только за то, что тот при случайной встрече с Двоенко спросил его с укором:

— И как это вас, Александр Петрович, в полицию занесло?

Потом точно так же, не-хладнокровно, нет, наоборот, брызгая от ярости слюной и выкрикивая какие-то бессвязные слова, он убил прямо на улице, на людях, двух местных жителей вообще без всякого повода. Уже зимой Двоенко вместе с полицейским Сергеем Сахаровым расстрелял двух партизан, а трупы их спустил в прорубь.

В Людинове, где никогда не стояла постоянно какая-либо войсковая часть, естественно, никогда не было никаких казарм. Поэтому во многих жилых домах разместили на постой немецких солдат, потеснив хозяев когда на кухни, а когда в чуланы.

В доме Шумавцовых обосновалась немецкая сапожная мастерская, так что отныне Алеша и бабушка жили на кухне. Сапожные мастера-солдаты особых неприятностей им не доставляли, а то, что бабушке приходилось готовить им обед из их же продуктов, было не так уж и плохо — кое-что из остатков доставалось и ей с внуком.

Семье Хотеевых поначалу тоже повезло — у них поселился немолодой интендант, явно призванный из запаса, так как он участвовал еще в Первой мировой войне, причем на Восточном фронте. Он немного говорил по-русски и, как поняли довольно быстро и сестры, и мать, к русским относился неплохо. Позднее, из отдельных, вскользь брошенных слов, а пуще того из вполне приличного поведения по отношению к хозяйкам, они догадались, что их постоялец не одобряет развязанную Гитлером войну против России и в победу Германии не слишком-то верит.

Добродушный интендант, к сожалению, простоял в доме Хотеевых совсем недолго. Вместо одного пожилого немца в их доме разместился целый штаб во главе, как вспоминала после войны Зинаида Хотеева, с генералом. Чтобы разместить генерала с его свитой, две проживавшие в доме семьи общей численностью в двенадцать человек переселили в одну маленькую темную комнату.