Читать книгу - "Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис"

Он был очень бледен, поскольку любое напоминание о боли и тем более смерти — даже если это касалось животных — вызывало у него слабость, отвращение и тошноту. По этой причине он никогда не посещал цирк и, как я подозреваю, испытывал стойкое отвращение ко всему, связанному с войной. В юности он недолго служил под началом Суллы, но затем обратился к тихой и созерцательной жизни. Цицерон не владел мечом и не умел метать дротик, поэтому ему всегда приходилось выслушивать насмешки и оскорбления от товарищей, более искушенных в этих делах.

Миновав восемнадцатый мильный столб, мы обнаружили лагерь Красса, обнесенный рвом и защитным валом, и ощутили характерный запах пота и кожи. Над въездом реяли штандарты. Нас поджидал сын Красса, Публий, который в те времена был еще молодым и проворным центурионом. Ему было приказано проводить Цицерона в палатку начальствующего. Навстречу нам попалось несколько сенаторов, а следом за ними из палатки вышел Красс, не узнать которого было невозможно. Старая Лысина — так называли его солдаты. Несмотря на жару, на его плечи был накинут красный плащ — отличительный знак военачальника. Красс был само радушие. Провожая предыдущих посетителей, он махал рукой и желал им доброго пути. Нас он приветствовал столь же сердечно. Он пожал руку даже мне, точно я был сенатором, а не рабом, которого при иных обстоятельствах могли бы распять на одном из его крестов. Сейчас, вспоминая тот далекий день, пытаясь понять, что насторожило меня в этом человеке, я думаю, что дело было в этом неразборчивом дружелюбии, которое он проявил бы, даже если бы собирался убить нас. Цицерон сказал мне, что его состояние оценивается более чем в двадцать миллионов сестерциев, но при этом Красс вел себя просто и умел быть на равных с любым, даже с селянином, а палатка полководца была столь же непритязательной, как его дом в Риме.

Он пригласил нас войти — и меня тоже, — извиняясь за ужасные картины, свидетелями которых нам пришлось стать, проезжая по Аппиевой дороге: это, по его словам, было продиктовано жестокой необходимостью. Казалось, он гордится своим открытием, позволившим распять шесть тысяч пленников на протяжении трехсот пятидесяти миль «царицы дорог», как называли тогда Аппиеву дорогу. Именно такое расстояние отделяло поле победоносной битвы от ворот Рима. Причем, как он выразился, ему удалось «не допустить сцен насилия». На одну милю приходилось семнадцать распятых, кресты стояли в ста семидесяти шагов друг от друга (у него был поистине математический склад ума), а хитрость заключалась в том, чтобы не посеять смятение среди пленников и не подвигнуть их на бунт, иначе могло начаться настоящее побоище. Для этого через каждую милю или две сколько-то пленников останавливались на обочине дороги, а остальные продолжали двигаться. После того как основная колонна скрывалась из виду, начинались казни. Так шла эта кровавая работа: ничтожный риск для палачей, громадное устрашающее воздействие на проезжих. Замечу, что Аппиева дорога была самой оживленной в Италии.

— Когда рабы услышат об этом, вряд ли у них возникнет желание еще раз взбунтоваться против Рима, — с улыбкой заявил Красс. — Вот ты, например, — обратился он ко мне, — захочешь бунтовать?

Я с жаром заверил его в том, что никогда не пошел бы на такое. Красс потрепал меня по щеке и взъерошил мои волосы. От его прикосновений по моему телу побежали мурашки.

— Продашь его? — спросил он Цицерона. — Он мне нравится, и я дал бы за него хорошую цену. Допустим…

Он назвал сумму, раз в десять или больше превышавшую мою истинную стоимость, и я испугался, что Цицерон не устоит перед щедрым предложением. Если бы он согласился продать меня, мое сердце не выдержало бы.

— Он не продается ни за какие деньги, — ответил Цицерон, подавленный тем, что увидел: голос его прозвучал хрипло. — И для того чтобы избежать всякого недопонимания, император, хочу сразу сообщить, что я присягнул на верность Помпею Великому.

— Помпею — какому? — насмешливо переспросил Красс. — Великому? Чем же он велик?

— Я не хотел бы пускаться в рассуждения об этом, — ответил Цицерон. — Сравнения могут оказаться обидными.

Это замечание пробило броню показного дружелюбия Красса, и его голова невольно дернулась.

Нередко один государственный муж испытывает такую сильную неприязнь к другому, что не может находиться с ним рядом, даже ради взаимной выгоды. Мне стало ясно, что это в полной мере относится к Цицерону и Крассу. Вот чего не понимали стоики, утверждая, что в человеческих отношениях главенствует рассудок, а не чувства. Лично я уверен в обратном. Так было, есть и будет — даже в государственных делах, где, казалось бы, тщательно просчитывается каждый шаг, каждое слово. И если государственные деятели не подчиняются рассудку, что же говорить о других людях?

Красс вызвал Цицерона в надежде заручиться его дружбой, Цицерон приехал к Крассу, надеясь не утратить его доброго расположения, и тем не менее эти двое мужчин не могли скрыть взаимного недоброжелательства. Встреча обернулась полным провалом.

— Давай перейдем к делу, — проговорил Красс, предложив Цицерону сесть. Сняв плащ, он передал его сыну и опустился на походное ложе. — Я хотел попросить тебя о двух вещах, Цицерон. Во-первых, чтобы ты поддержал меня на выборах консула. Мне сорок четыре года, я подхожу по возрасту, кроме того, это — мой год. Во-вторых, я хочу получить триумф. За то и другое я готов заплатить любую цену. Обычно я настаиваю на том, чтобы человек служил только мне, но раз ты уже принял какие-то обязательства, полагаю, что я готов купить половину тебя. Половина Цицерона, — добавил он, вежливо кивнув, — стоит больше, чем любой другой человек целиком.

— Лестное предложение, император, — ответил Цицерон, пытаясь не выказывать негодования, вызванного намеком Красса. — Благодарю тебя! Значит, ты считаешь, что моего раба купить нельзя, а меня — можно. Разреши обдумать это.

— О чем тут думать? На выборах консула каждый гражданин имеет два голоса. Отдай один мне, а второй — кому захочешь. Сделай только так, чтобы все твои друзья последовали твоему примеру. Скажи им, что Красс никогда не забывает тех, кто ему помог. И, кстати, тех, кто ему помешал, он тоже не забывает.

— И все же мне нужно подумать, — упорствовал Цицерон.

По дружелюбному лицу Красса, словно рябь по гладкой воде, пробежала тень.

— А как насчет моего триумфа?

— Лично я полностью уверен в том, что ты заслужил высшие почести. Но, как тебе известно, триумф присуждается полководцу лишь в том