Читать книгу - "История Сибири. От Ермака до Екатерины II - Петр Словцов"

При конце главы и самого периода нет уже надобности вопрошать, далеко ли подвинулись в своем шествии Православие и Правосудие, неразлучные подруги народного благоденствия. Было уже говорено, какие меры вновь приняты правительством для Правосудия и какие успехи ознаменованы сынами церкви в деле Православия. Но кончится ли когда-либо у Церкви и Правительства сугубая борьба с духом мира, по-видимому побеждаемым и вечно воинствующим, история не вправе предсказывать, как Сибилла.

Итак, оканчивая во время, полное надежд, когда состав государственных сил увеличился чрез соединение сил затерянных, когда заводы екатеринбургские, алтайские и нерчинские сделались горными колониями, когда монетное дело изменилось в одном году в трех металлах для Сибири и России, когда правительственный взгляд на почву и хлебопашество Сибири становился вернее и усматривал введение перемен, не замедливших последовать, когда кредит европейских банков и чудесность бумажной монеты возбуждали внимание министров России, когда они начинали слухом и чтением знакомиться с учением экономистов^[521], с новыми идеями политического управления и хозяйства, когда российская законодательница заготовляла уже наказ для проекта Уложения, под вдохновением человеколюбивой философии, мы предварительно восхищаемся помыслом достойно представить следующий расцветающий период и в ту же минуту теряемся в мыслях от величия новых соображений, державным манием пресуществляемых в государственные уставы. На заре этого блистательно-исторического времени управляли Сибирью достопамятные мужи: Чичерин, Фрауендорф недолголетний и вскоре Бриль, начальник также просвещенный и первовводитель нарядных празднеств. Первый и последний по светской образованности, подобно как тобольский первосвященник Варлаам по евангельской кротости, достойны слыть представителями времени екатерининского.

Хотят ли понять Чичерина, вот черты его! Требуя от городов порядка, от купцов честного торга, от посадских ремесленности, от крестьян расчистки земель и доброй распашки, от чиновников исполнительности, он неослабно преследовал противные тому нарушения. Оказывал благосклонность значащему купечеству, принуждал скудных горожан к искусствам, крестьян и поселенцев к пашне, к домостроительству, строго наблюдал за поведением служащих. По крутости характера праводушный начальник легко выходил за пределы власти; но при самоуправстве, которое делало его страшным в народной молве страны, он скоро смягчался, в беседе любезничал, любил веселое препровождение времени, давал бальные вечера, ездил на охоту, как дворянин своего времени, и сообразно требованию времени отправлял торжественные дни с великолепием и пышностию^[522]. По живому и деятельному участию Чичерина во всех обстоятельствах губернии и в случаях частных имя его, как классическое, сохраняется в памяти Сибири. Не прискорбно ли мыслить, что имени Соймонова, начальника отлично просвещенного, которого правление было также не бумажное, а самое деловое, не слыхать в памяти сибирской, и причину понять не трудно.

Во дни губернаторства, столь же величавого, сколь благонамеренного, я был в отроческом возрасте и не могу забыть двух случаев, относящихся к лицу Чичерина: первый, как он пред своим отбытием из Сибири в 1781 г. приезжал в Знаменский монастырь приложиться к Св. Иконам и, проходя сквозь ряды учащихся, отвечал на латинское приветствие латинскими словами; другой, каким образом в его губернаторство оканчивалась вечерняя заря в мае, июне и частию в июле, по отбитии барабана. На мысу западно-северном, с которого дом губернаторский и губернаторская канцелярия глядели на подгорный город, становилась капель музыкальная, и, когда все затихало после отбоя барабанного, разносилось над городом усладительное пение из кларнетов и скрыпок, оживляемое тенором^[523] или альтом, пение божественного стиха: «О Всепетая Мати, рождшая всех святых Святейшее Слово, нынешнее приемши приношение, от всякой напасти избави всех, и будущия изми муки тебе вопиющих: Аллилуйя!»

Не финал ли этого набожного царствования Елисаветы, еще продолжавшийся в начале другого звучного времени, которое иначе настроивается, под влиянием дум обширных?