Читать книгу - "Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Юрий Фельштинский"

Бывалые заключённые научили Льва всем премудростям тюремной «службы связи» — не только перекличке через окна, но и перестукиванию, передаче записок^[135]. Поначалу он почти не владел «тюремным телеграфом», но всё же представлял себе некоторые его начальные хитрости. Однажды он услышал, что в стену его камеры упорно стучит сосед, причём стук был однообразным, монотонным и утомительным. Лев решил, что это какой-то уголовник всего лишь мается от безделья, и не отвечал. Но позже он подумал, что сосед просто не знает условных обозначений и выбивает каждую букву согласно её месту в алфавите. Поняв это, Бронштейн смог установить с соседом осмысленную переписку. Оказалось, что это был один из братьев Соколовских — брат Саши, которая к тому времени уже считалась его невестой. Вместе с Соколовским Бронштейн продолжал овладевать «телеграфом». Вскоре оказалось, что между камерами есть прямая коммуникация — в одном месте кирпичи лежали непрочно, их можно было вынимать и передавать записки^[136].

Через пару месяцев новый офицер, заподозрив неладное, перевёл Бронштейна в другую камеру. Но и на этот раз заключённому повезло. Его соседом оказался старый знакомый по саду Швиговского и рабочему союзу Григорий Зив. Зив был не столь интересным собеседником, как Соколовский. Сказывалось, видимо, и то, что первый сосед был братом любимой девушки, и то, что взгляды Зива постепенно развивались в сторону большей умеренности, желания улучшить положение рабочих через переговоры с предпринимателями и реформы, а не революционным путём. Зив становился сторонником того направления, которое уже в то время в социал-демократических кругах называли «экономизмом», а позже всячески поносили как оппортунизм^[137].

Бронштейн придумал оригинальный способ изучения иностранных языков: сестра принесла ему книги Евангелия на четырёх языках. Опираясь на школьное знакомство с немецким и французским, Лев стал путём сопоставления текстов овладевать английским и итальянским. Видно, такой способ изучения языков не был эффективным. Троцкий, хотя он и продвинулся в изучении языков, в совершенстве так и не овладел ни одним из них, хотя позже жил в разных европейских странах и мог говорить и читать на немецком, английском и французском^[138].

Изучение языков при помощи Евангелия имело побочным результатом овладение самим евангелическим текстом, который позже Троцкий широко использовал в самых разнообразных литературно-полемических схватках. На весьма примитивном уровне эти схватки Лев пытался затевать уже в тюрьме. Оказалось, что помощником надзирателя корпуса, в котором он содержался, был некий Миклин — всё время напевавший церковные гимны. Во время прогулок по тюремному двору Лев стал уверять Миклина, что тот играет такую же роль, какую играли римские солдаты по отношению к первым христианам. Стражник не оставался в долгу и всерьёз дискутировал с заключённым на библейские темы^[139]. Отношения между заключёнными и надзирателями в российских дореволюционных тюрьмах часто были достаточно патриархальные.

Находясь в Одесской тюрьме, Лев Бронштейн заводил всевозможные споры и дискуссии и с заключёнными. Пользуясь тем, что здесь выдавали в достаточном количестве бумагу и карандаши, в письменной форме, через переписку, был даже проведён диспут о роли личности в истории. В другой раз возникли споры о сдельной и повременной заработной плате, причём Лев ратовал за научный хронометраж производственных процессов, то есть в зародыше формулировал некоторые идеи, позже вошедшие в знаменитую систему Тейлора, которую Ленин до 1917 г. клеймил как «научную систему выжимания пота», а после революции, наоборот, всячески ратовал за её применение в Советской России.

Зив высказывал мнение, что к этому времени его товарищ по заключению фразеологию марксизма, «несомненно, усвоил в совершенстве и рассуждать о роли личности, о классовой борьбе, значении производительных сил и т.п. … мог, как самый заправский марксист и с присущим ему талантом. Но как только он пытался от усвоенной теории перейти к практике, к марксистскому творчеству, к применению материалистического понимания истории к живой жизни, он неизменно обнаруживал полное бессилие»^[140].

С подобным суждением согласиться трудно прежде всего потому, что марксистская теория была весьма абстрактной, что любой переход к практическим действиям на базе этой теории всегда приводил к тому или иному отступлению от неё, к возникновению самых разнообразных трактовок, к ожесточённым спорам, в ходе которых оппоненты не только привлекали вырванные из контекста цитаты из «основоположников», но и обливали друг друга ушатами грязи. Как раз в практических действиях Бронштейн был не менее силён и активен, чем в марксистской догматике. В то же время Троцкий явно сохранил эмоциональные связи с народническим течением, что проявлялось в подчёркивании им роли личностей в исторических изменениях, величия их героизма и самопожертвования. Лев оставался романтиком и нетерпеливым оптимистом. Эти черты намного больше соответствовали его ментальности, нежели сухие марксистские выкладки по поводу неуклонных закономерностей исторического процесса.

В тюремном заключении Бронштейн заинтересовался сущностью франкмасонства. Он прочитал много книг об этом оригинальном идейно-нравственном течении, по поводу которого распространялись и нагнетались всевозможные сплетни и слухи, вполне объяснимые, учитывая сохранение масонами различных тайных ритуалов и странных обычаев. Конспектируя книги о франкмасонстве, которые приносили ему родные, он сопровождал выписки собственными соображениями о масонах с точки зрения материалистического понимания истории. Резюме выводов, которые были им сделаны, в воспоминаниях передавалось так: «Идейный инвентарь переходит от поколения к поколению, несмотря на то что от бабушкиных подушек и одеял отдаёт кислым запахом. Даже вынужденные менять существо своих взглядов люди втискивают его чаще всего в старые формы»^[141].