Читать книгу - "Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Юрий Фельштинский"

Лёва Бронштейн был самым смелым и решительным спорщиком, принимал участие во всех дискуссиях в «салоне» Швиговского, обдавал противника безжалостным сарказмом, был всегда уверен в своей победе. «Ему казалось, что его устами говорит сама непреоборимая и неутомимая логика. Интонацией и всей манерой спора он как бы говорил упрямому противнику о бесполезности борьбы против неотразимой силы железных силлогизмов»^[74]. В действительности, однако, его знания были гораздо слабее, чем можно было бы предположить на первый взгляд, слушая казавшиеся весьма убедительными выступления Льва. Скорее речь шла о природных дарованиях. Бронштейна мало привлекали усидчивые кропотливые занятия, точнее, Лев Бронштейн занимался кропотливо, но не сосредоточивался на одном предмете. Поэтому он значительно расширял свой запас знаний, но этот запас был как бы рассеян, раздроблен по многим областям. Иными словами, формировался не кабинетный учёный, а интеллектуальный политик, который мог на первый взгляд непроизвольно и моментально извлечь из своей памяти аргументацию из самых различных областей гуманитарного знания. Как пишет Зив, «обладая блестящей памятью, он умел на лету схватывать доводы соперников и противников, быстро ассимилировать нужное ему и тут же преподносить слушателям продукт своей талантливой импровизации, заполняя пробелы прочным цементом непобедимой «логики»»^[75].

Впрочем, свойственные Льву в то время воззрения если и носили вначале народнический характер, относились скорее к умеренно либеральному крылу народничества, которое в 90-х гг. отчасти вытеснило революционных экстремистов (последние вскоре возродятся в партии социалистов-революционеров, которая начнёт формироваться с первых годов XX в.). Не собираясь устраивать заговоры или призывать к немедленной революции, Лев и его товарищи продолжали напряжённо искать свои жизненные пути.

Между тем серьёзный конфликт возник во взаимоотношениях с родителями. Приезжая в Николаев по своим коммерческим делам, Давид Бронштейн узнал (мир не без «добрых людей») об опасных знакомствах сына. Произошло бурное выяснение отношений. Отец пытался образумить Льва, переходил от уговоров, что ему предназначена блестящая карьера инженера и что ему следует учиться за границей, к грубой брани. Сын отвечал менее резко, но столь же упрямо и непримиримо. Он пытался объяснить отцу, что перестройка человеческого общества значительно важнее, чем карьера инженера. Диспут окончился тем, что отец заявил: «Или ты оставишь всё это и займёшься делом, или перестанешь тратить мои деньги»^[76]. В результате Лев напрочь рассорился с отцом, отказался от его материальной помощи, покинул снимаемую им комнату и поселился вместе со Швиговским и несколькими юношами из круга «политических знакомств» в новом саду, который Швиговский арендовал вместе с новой, более вместительной хижиной.

Возникла своего рода полуспартанская коммуна, в содержание которой каждый из её членов вносил свой вклад. В коммуну входили, кроме Льва и Швиговского, братья Илья и Григорий Соколовские, Зив (когда он приезжал на каникулы) и ещё два-три юноши. Жили очень скромно, без постельного белья, питаясь похлёбкой собственного приготовления, причём поварские обязанности исполнялись по очереди. Юные организмы не удовлетворялись, естественно, той дешёвой и некалорийной пищей, которую они могли себе позволить. Чувствовался постоянный голод. Однажды Лев приехал в Одессу в изношенной одежде и не отказался, когда дядя повёл его в ресторан, где «накормил завтраком, а затем ещё одним завтраком, прежде чем он насытился»^[77]. Бронштейн стал давать частные уроки. Его ученики часто менялись. Однажды он стал домашним учителем сына некоего купца, но за несколько недель насадил в голову этого юноши такие крамольные знания и мысли, что купец отказался платить и выгнал Льва из дома^[78]. «Мы носили синие блузы, круглые соломенные шляпы и чёрные палки. В городе считали, что мы примкнули к таинственной секте. Мы беспорядочно читали, неистово спорили, страстно заглядывали в будущее и были по-своему счастливы»^[79], — писал о тех днях Троцкий.

Очень скоро, однако, эта группа активной молодёжи почувствовала, что далее вариться в собственном соку недостойно и невозможно. Обсуждались различные пути того, как приступить к активной общественной деятельности. Решено было создать общество для распространения в народе полезных книг. Это была дерзкая инициатива, имея в виду прежде всего почти полное отсутствие денежных средств. И всё же каким-то образом члены кружка Швиговского стали собирать небольшие суммы, сами вносили членские взносы, на которые и стали покупать дешёвые книги. Обществу было присвоено наименование «Рассадник»^[80], но его организаторы не имели «связей с народом» и не знали, как собранные и приобретённые ими книги «распространять». Затея быстро провалилась, так как работавший в саду Швиговского ученик-подросток, которого пытались «сагитировать», отнёс несколько подозрительных книг в местное жандармское управление. Книги оказались легально изданными, и даже элементарные неприятности для «коммунаров» не возникли, хотя новорождённое или скорее только собиравшееся родиться общество на этом распалось, а за садом Швиговского был установлен полицейский надзор.

Однако стремление к активной общественной деятельности не угасало. Лев упорно искал возможности проявить публично свои ораторские, организаторские и зарождавшиеся публицистические способности. У него не было склонности к театру или к музыке. Художественная литература же во все большей степени воспринималась им как своего рода политическое средство. Лев неплохо знал стихи Н.А. Некрасова и прозу Г.И. Успенского, часто цитировал обоих писателей в качестве аргументов во время дискуссий, да и просто для того, чтобы продемонстрировать свою начитанность. Одно время он увлекался Козьмой Прутковым и даже называл афоризмы и сатирические стихи Пруткова (коллективного псевдонима Алексея Толстого и братьев Алексея, Владимира и Александра Жемчужниковых) «философией интеллигенции». Образы Козьмы Пруткова, как и произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина, который стал любимым писателем, их едкий сарказм были очень близки настроениям и взглядам Льва, который многократно их цитировал во время дискуссий в саду и избушке Швиговского (и будет цитировать на протяжении всей жизни)^[81].