Читать книгу - "Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз"

За два месяца напряженных боев вермахт потерял на всем протяжении от Балтики до Черного моря 380 тыс. солдат: 150 тыс. было убито, ранено или пропало без вести, остальные вышли из строя по болезни или из-за обморожений^[1581]. В первые дни января 1942 г., по мнению наиболее компетентных военных аналитиков, положение группы армий «Центр» было безнадежным^[1582]. Немецкой 4-й армии, чьи танки находились в авангарде наступления на Москву, угрожало окружение как с северного, так и с южного фланга. Если бы группа армий «Центр» была разгромлена, то все немецкие войска на востоке были бы вынуждены как минимум отступить далеко на запад. Московская битва вполне могла обернуться для вермахта еще более страшной катастрофой, чем год спустя стал для него Сталинград. Однако, к большому несчастью, именно это ощущение неминуемой победы привело к тому, что Сталин не рассчитал своих сил. Пребывая в уверенности, что еще немного, и он выиграет войну, 7 января 1942 г. он отдал Красной армии приказ о наступлении на всем 1500-километровом фронте^[1583]. В ходе этой зимней кампании вермахт понес огромные потери. В феврале и марте 1942 г. немцы потеряли еще 190 тыс. человек в ходе боевых действий и 150 тыс. человек из-за болезней и обморожений. Всего зимний кризис стоил немцам более 700 тыс. бойцов. Лишь

в апреле 1942 г. присылаемые из Германии подкрепления начали превосходить ежемесячные потери, что позволило вермахту восстановить боеспособность^[1584]. Но в ретроспективе становится понятно, что Сталин, не сосредоточив все свои силы против слабейшего места в позициях немцев, совершил ужасную ошибку. Именно это позволило группе армий «Центр» окопаться в 100–150 км от Москвы. К марту 1942 г. на Восточном фронте, по-прежнему проходившем в глубине советской территории, наступило относительное затишье.

III

Обычно говорят, что вермахт «не сумел» взять Москву. Но при таком подходе за кадром остается страшный удар, нанесенный Красной армией зимой 1941–1942 гг. Группа армий «Центр», гордость вооруженных сил Германии, потерпела сокрушительное поражение на поле боя. Еще более катастрофическим было ухудшение стратегического положения страны. Приняв в 1941 г. решение о расширении театра военных действий, Гитлер сделал ставку на способности вермахта покорить Советский Союз еще до того, как в конфликт вступит Америка. Тем самым он надеялся сделать положение Великобритании невыносимым. Но успехи вермахта, который, казалось, вот-вот одержит победу над советскими войсками, лишь заставили Рузвельта и Черчилля еще крепче сплотиться. Атлантическая хартия, провозглашенная в августе 1941 г., закрепила роль США как краеугольного камня антинацистской коалиции. В Берлине эту хартию восприняли как фактическое объявление войны. Флот Соединенных Штатов активно включился в охоту за немецкими подводными лодками в средней Атлантике. Помимо этого, британцы и американцы прилагали дальнейшие усилия к совместному наращиванию военного производства. К октябрю объединенный комитет планирования начал работу над программой, называвшейся просто «условия победы». Согласно подсчетам, завершившимся на первой неделе декабря 1941 г., эта программа только в течение двух ближайших лет предусматривала освоение не менее 150 млрд долларов (что составляло более 500 млрд рейхсмарок)^[1585]. Это было больше, чем Третий рейх потратил на вооружения в течение всей войны, а ведь Соединенные Штаты еще даже не приняли активного участия в конфликте.

Разумеется, Гитлер продолжал утешать себя и свое окружение громкими заявлениями о неполноценности полукровок-американцев. Но намного более мощным было царившее в Берлине фаталистическое ощущение неизбежности войны с Америкой^[1586]. Было понятно, что Рузвельта от резких шагов удерживают электоральные соображения, а также разногласия среди конгрессменов. А британцы, чья военная стратегия всецело зависела от Соединенных Штатов, неоднократно испытывали разочарование, когда их надежда на объявление войны Америкой снова не оправдывалась^[1587]. Но с учетом явно необратимого развития событий с лета 1940 г., когда США впервые начали оказывать Великобритании активное военное содействие, до объявления о ленд-лизе в декабре 1940 г. и более-менее открытого участия флота США в «Битве за Атлантику», все как будто бы указывало на грядущую войну. Эта оценка складывалась из таких рациональных элементов, как желание британцев втянуть Америку в войну, явная заинтересованность американского бизнеса в крупномасштабных военных заказах и неприкрытая враждебность Рузвельта к Германии. Но как мы уже видели, все это, по крайней мере с 1938 г., усугублялось мощным влиянием антисемитской теории заговора. Идея о том, что Рузвельт, сколачивая всеобщую антинацистскую коалицию, выполняет роль агента «международного еврейства», не давала покоя Гитлеру по крайней мере с момента яростной американской реакции на «Хрустальную ночь». И именно к мрачным пророчествам, прозвучавшим в его январской речи 1939 г., Гитлер снова вернулся во второй половине 1941 г. Он открыто провел такую связь в августе 1941 г. и снова сделал это в конце октября, после того как началась депортация немецких евреев^[1588]. 12 августа, когда Рузвельт и Черчилль встретились в заливе Пласеншия (Ньюфаундленд), Гитлер едва ли мог отозваться более недвусмысленно. Он заявил испанскому послу: «Главные виновники этой войны <…> американцы, Рузвельт со своими масонами, евреи и еврейский большевизм во всей своей полноте. Итогом этой войны против большевизма должно стать возросшее единство Европы. Американцы – величайшие негодяи <…> Америка поплатится за это»^[1589].

Та же тема была поднята две недели спустя, во время визита Муссолини в ставку Гитлера на Украине, когда фюрер потчевал внимавших ему слушателей «подробным разбором того, как еврейская клика, окружающая Рузвельта, эксплуатирует американский народ»^[1590].

С учетом закулисной работы этих темных сил вопрос сводился не к тому, придется ли Германии столкнуться с гигантской индустриальной мощью Соединенных Штатов, а к тому, когда это произойдет и в каких условиях. В этих расчетах, как стало ясно самое позднее осенью 1940 г., ключевую роль играла Япония. Например, Риббентроп желал вовлечь японцев в союз против России. Но для Гитлера это было не очень существенно. Даже после провала «Тайфуна» он по-прежнему был убежден в том, что вермахт способен в одиночку справиться с Красной армией. Хотя полные масштабы поражения под Москвой прояснились уже в конце декабря, Гитлер сохранял свою точку зрения и в 1942 г. В его глазах неудача, постигшая Ostheer зимой 1941 г., в первую очередь произошла по вине военного руководства. Отныне Гитлер взял командование лично на себя. Более того, фюрер, судя по всему, рассматривал войну на Восточном фронте как испытание для всей германской нации. Как он выразился в конце января 1942 г., «Если немецкий народ не готов полностью отдаться борьбе за выживание, то и не надо: тогда он должен исчезнуть!»^[1591]. По отношению к Японии вопрос еще с 1938 г. заключался в том, готовы ли японцы предпринять наступательные действия против британских и американских позиций в Азии и на Тихом океане. Логика упреждения, прослеживаемая в действиях Гитлера с лета 1939 г., сохранилась даже после провала «Барбароссы». Если Япония была готова бросить свою немалую военную мощь на чашу весов в борьбе против Великобритании и Америки, то это дало бы вермахту достаточно времени для того, чтобы уничтожить Красную армию и тем самым укрепить власть Гитлера над Европой. Поскольку Гитлер полагал, что война с Америкой неизбежна в любом случае, самым важным было просто завершить войну на востоке в 1942 г.