Читать книгу - "Мистика русского православия - Роман Багдасаров"

Даже в начале «века просвещения», св. митр. Димитрий Ростовский учил, что «земной рай не без водворения в нём святых душ обретается», и что «кроме неба и кроме чувственного земного рая есть и другие светлые места, упокоевающие души святых» Так, душа св. Иоанна Златоуста предстоит Божьему престолу с херувимами и серафимами. Это отделение вселенской комары соответствовало святая святых Скинии и располагалось за твердью, на незримых небесах. Во внерайских светлых областях покоятся и души прочих учителей. Часть из них, проявившая недостаток в совершенной правде, «от небесного царства отделяются некими обителями», другие же, «изшедшие из плотских уз в совершенной правде, тотчас же приемлются в небесные селения, это яснее даже Божьего дня». Говоря кратко, избежавшие телесной смерти населяют земной рай, а остальные праведники за порогом смерти поднимаются к вышнему Престолу словно по духовной лествице. Завершение небесного царства было связано с исполнением времён.

Если на Западе схоластика, астрология, география и алхимия сначала канонизировали птолемеевскую систему, а затем толкнули учёную мысль в объятия Коперника, то в России до XIX века новые

Двор Скинии. Миниатюра «Христианской Топографии». XV в.

открытия лишь укрепляли традиционное мировоззрение. Ведь устройство мироздания по образцу Скинии предполагалось сохранить даже в грядущем небесном царстве. «Царство небесное подобно скинии богозданной; ибо и оно в будущем веке, подобно Моисеевой, будет иметь две завесы, — из коих в первую внидут все освященные благодатью, — во вторую же только совершеннейшие», — писал Григорий Синаит (f 1360).

Освоение русскими пространства за пределами Геродотовой Скифии (на современной карте — северо-восток Европейской России и Западная Сибирь) вплотную подводило их к «столпостенам» небесной храмины, а во встречаемых племенах они с трепетом узнавали «дивьих людей».

Формулировки «Христианской Топографии» оседали в пословицах: «Небо — престол Бога, земля — подножие»; «На семи поясах Бог поставил звёздное течение»; «Небо — терем Божий; звёзды — окна, откуда ангелы смотрят».

При составлении Великих Миней Четьих свт. Макария сочинение Индикоплова сыграло стержневую роль: космологическая модель Скинии была тесно увязана с идеей божественности царской власти. Эллинским прообразом мироздания, аналогичным шатру Моисеевой Скинии, в Топографии показан мемориальный трон царя Египта Птолемея III Эвергета (247–222 гг. до н. э.) и мраморная стела с греческими письменами, находившимися в городе Адуле Аксумского царства (Эфиопия). Трон «выполнен из высокохудожественного белого мрамора, представляет собой как бы основу белой трапезы и стоит на 4 тонких маленьких столбах по четырём углам и одном посередине, более массивном, украшенным затейливым плетением. Столпы поддерживают сиденье трона и спинку. Сзади трапезы и каждой стороны, слева и справа, на трон ведёт лестница». Стела четырёхугольной формы, раньше стоявшая позади него, завершалась остроконечной формой в виде греческой А.

Словесное описание престола Птолемея и стелы напоминает прообраз мироздания, Скинию, с её трапезой, делением на четыре угла и шатром. По сути, трон и стела являлись для Козьмы и его читателей атрибутами власти над ойкуменой (обитаемой вселенной). И здесь

Престол («теремец») царя Птолемея с пятой ножкой. Миниатюра из Синайского списка Топографии

важно отметить, что греческое б 5i(ppoq (кресло) книжники Древней Руси истолковывали как «сень», «теремец», что отразилось при проектировании великокняжеских и царских мест в соборных храмах с их обязательной сенью (шатром), спинкой, сиденьем, подлокотниками и ножками. В фольклоре «терем» в значении сени, купола, балдахина выступает для космических аллегорий: «Над бабиным двором/ Рассыпался терем; / Никому не собрать: / Ни попам,/ Ни дьякам,/ Ни гороховикам» (загадка); ответ: небо и звёзды.

Вселенская символика престола и стелы из Эфиопии соотносится также с креативной формулой земли из ответа Иеговы праотцу Иову: «Кто положил меру ей [земле. — или кто протягивал по ней

вервь? На чём утверждены столпы её, или кто положил краеугольный камень её?..» (Иов. 38: 5–6)²². Пятая витая ножка «теремца птолемей-ского», выступая опорой, соотносится с «вервью» из Книги Иова, да и рисовалась как распространённое архитектурное украшение — валик. Валик-вервь являлась прямой аналогией шнуров, скреплявших конструкцию Скинии. Русские зодчие применяли валик практически во всех архитектурных формах храма, что подчёркивало его конструктивное единство и роль верви как универсального медиатора. В монашеском обиходе «вервицей» называли чётки, перебирание которых объединяло идею вертикали (соединяющей «небо и землю» в душе молитвенника) с цикличностью временного отсчёта во внешнем мире. Вычитывание молитвы по чёткам напоминало движущуюся спираль, виток за витком взбегающую по склонам горы в центре вселенской призмы.

Начиная с эпохи патриарха Никона архитекторы стали соотносить витые колонки не столько с подвижной Скинией Моисея, сколько со стационарными колоннами Соломонова храма. Параллельно вервь отсылала и к новозаветной символике лозы как Церкви, «винограда Христова». Особенно это проявлялось в иконостасах, где витыми колонками обрамляются образы святых.

Каждый элемент вселенской

каморы находил отражение в Скинии, где пребывали главные святыни Ветхого Завета, вверенные народу Божию, Израилю.

Поскольку русский народ сознавал себя Новым Израилем, архетип Скинии был онтологически связан с его жизнью. Устройство Скинии, подробно описанное в Книге Исхода, имело значение священного образца для самых разных сторон жизни города, монастыря, селения, храма, видов жилища, поклонных крестов, предметов мебели и т. д. Система поэтапного ограждения Скинии с её внешним, внутренним дворами и «святая святых» по центру, неукоснительно воспроизводится в средневековых русских городах:

Киеве, Новгороде, Пскове, Владимире, Суздале, Твери, наконец, наиболее совершенно и впечатляюще, — в Москве. Символическая структура хорошо прослеживается на начальном этапе застройки, а также при возведении крепостей в Сибири, когда на неё ещё не наложилось множество функций городской жизни (ср. схемы новоземельных городов XVI–XVII вв.