Читать книгу - "Катулл - Валентин Пронин"

Обед в триклинии, согретом переносными жаровнями и украшенном пахучей туей, был, как всегда, обилен и прост. Все знали: поминание усопших – только повод, чтобы сообща обсудить тревожные события, происходящие в Риме.

Гелланик отослал служанок и мальчика-виночерпия. Катон произнес значительно:

– Сейчас следует вспомнить достославных ревнителей республики – Курия, Фабриция и старого Катона^[108] – как образцы истинной римской добродетели.

– Еще своевременнее воззвать к душам тираноубийц Гармодия и Аристогитона^[109]… – сказал Целий Руф и твердо сжал красивые губы.

Гелланик наполнил чаши. Катон исподволь разглядывал обычно пылких и жизнерадостных друзей-поэтов. Пили сегодня без воодушевления, общее настроение не располагало к веселью. Кроме того, большинство еще не пришло в себя после излишеств, которым они предавались накануне.

Тицид сидел, опустив голову, его коричневое лицо с остроконечной бородкой казалось совсем египетским. У Цинны опухли глаза, и вокруг щек появилась нездоровая одутловатость. Стройный Руф, с типично римскими, решительными и правильными чертами лица, сердито хмурился. Он разделял мнение своего учителя Цицерона о недопустимости противодействия сенату. Руф был полон бесстрашного негодования и томился бездействием. Отсутствовал Меммий, он находился сейчас в клокочущей пучине политических страстей. Странно, что неуемное тщеславие, распутство и расточительство не мешают ему оставаться тонким ценителем поэзии и самому сочинять порой недурные стихи. Пустовало и место историка Непота. Фурий и Аврелий угрюмо нахохлились, их полудетские лица портили ранние морщины, как на изображениях развратных фавнов. До неприличия растолстевший кутила Аллий вполголоса говорил что-то неподвижно нависшему над ним, притворно-сонному Вару. Выражение лица у адвоката показалось Катону несколько двусмысленным. Скорее всего сын кремонского башмачника совещался со своим адвокатским практицизмом по поводу пользы, которую можно извлечь для себя из сложившихся в правительстве опасных перипетий. В часы досуга он пишет изящные элегии, совсем непохожие на его щеголяние простонародной грубостью.

Очень сумрачен Гай Катулл. Беспорядочный образ жизни вреден хрупкому веронцу. Из застенчивого провинциала он превратился в любимца аристократической молодежи, приходящей в восторг от его хлестких эпиграмм и насмешливых замечаний. Катулл соревнуется с гуляками в поглощении немыслимого количества вина. Может быть, только он, Катон, искренне полюбивший непоседу Катулла, замечает, каким тот выглядит одиноким и разочарованным. Жаль, что Катулл не хочет оставить бесконечные пиры и забавы. Ведь из-под его стиля иной раз выходят строки, от которых у Катона перехватывает дыхание. Если боги позволят, то Катулл будет… великим поэтом. Но каким образом проявится божественный гений среди суеты и беспутства?..

Задумчив и другой веронец, ясноглазый Квинт Корнифиций. Последним пришел стремительный Кальв – примчался с Форума. Катон ласково смотрел на резкий и сухой профиль маленького оратора. Удивительный человек этот Кальв! С беспощадной логикой, железной волей и нежным, как у девушки, сердцем.

Встретив пристальный взгляд хозяина, Кальв сказал:

– Кое-кто несколько месяцев назад советовал мне напрасно не беспокоиться в отношении консульства Цезаря… Теперь можно наконец разобраться, кто оказался прав.

Катон отвел глаза:

– Я не предполагал, что эти знатные предводители толпы начнут свои действия так поспешно.

– Представляю себе, как взъелся сенат! – Вар захохотал деревянным смехом. На него посмотрели с недоумением: Вар словно радовался коварству Цезаря.

– Не вижу ничего смешного! – обозлился Кальв. – Скоро начнется настоящая драка, и в итоге созреют условия для отмены республиканских свобод.

Как человек, склонный к спокойному размышлению, Катон хотел было несколько смягчить резкость Кальва.

– И предупреждаю: на Форуме вьется Веттий, – сердито перебил его Кальв.

– Кто такой Веттий? – спросил Цинна. – Какой-нибудь продажный оратор?

– Луций Веттий – гнуснейшее порождение римских междоусобиц. Его ремесло – доносы на магистратов, сенаторов и других правителей государства. Ну, конечно, он занимается таким опасным ремеслом в чьих-то корыстных интересах. Этот негодяй настолько подл, что превозмогает даже свою трусость.

Катулл лениво усмехнулся. Иногда он становился несносно рассеянным, будто его занимали только собственные мысли и вовсе не интересовали новости, волновавшие друзей.

– Когда Цицерона провозгласили «отцом отечества», Веттий всячески пресмыкался перед ним. Марк Туллий падок на лесть, как все знают. Он опрометчиво назвал Веттия «честным и самоотверженным гражданином…».

Катулл расхохотался безудержно, зажмурившись и откинув голову. Всякая натянутость, амбиции государственных деятелей и ханжеские фанфары всегда его веселили. А энтузиазм римских посредственностей в нем, веронце, вызывал лишь иронию.

Корнифиций и Руф укоризненно смотрели на Катулла. Иногда они тоже были непрочь позлословить по поводу преувеличенного тщеславия Цицерона, но на деле считали себя учениками великого оратора и вполне разделяли его политические взгляды.

– Тогда Веттий решился на рискованный шаг, – продолжал рассказывать Кальв. – Он выступил перед сенатом, обвиняя Цезаря в сговоре с мятежниками-катилинарцами, и обещал представить его письмо к Каталине^[110], написанное будто бы накануне мятежа…

– Цезарь не дурак, чтобы терять такие опасные документы, – вставил Тицид.

– Письмо Веттий представить не смог. Его объявили клеветником и отправили в тюрьму, хотя он, возможно, был близок к истине. Года два он не показывался и вот опять всплыл, – закончил Кальв.

Руф привстал и поднял полную чашу:

– Квириты^[111]! Друзья! Вы видите, триумвират надменного Помпея, лицемерного Цезаря и алчного Красса угрожает римской свободе. Поклянемся друг другу смело противодействовать тирану, кто бы им ни оказался. Не все потеряно: еще постоят за республику старые бойцы! Клянемся и мы заслужить себе посмертный памятник не хуже греков Гармодия и Аристогитона!

– Недурно сказано, Марк Целий Руф, – произнес задумчиво Кальв.

Валерий Катон молча, с торжественным выражением лица, кивнул головой.