Читать книгу - "Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши"

понимаю, это та самая подруга? – сухо спросил доктор.

Он, как всегда, мгновенно схватывал суть.

* * *

Домой со смены я вернулась с тяжелым сердцем. Мама приготовила малай кофта и масала бхинди с чапати. Как-то она сказала, что не выносит английскую еду, потому что та слишком пресная и бесцветная. Интересно, чем она кормила отца, когда он жил с нами? Вероятно, ему больше нравилась пресная бесцветная еда, иначе зачем бы ему возвращаться в Англию?

Мама поняла, что я не в настроении болтать, и просто тихонько поставила передо мной ужин. Еще она приготовила чаач, мой любимый напиток из молока с маслом, зирой и солью. Пока я ела, мама сидела напротив и шила женскую блузку.

Я несколько раз извинилась перед Индирой за то, что обратилась к доктору Стоддарду. Когда я объяснила, что хотела лишь помочь ей найти правильные слова для мужа, она немного смягчилась. И все же когда мы вышли из больницы, Индира попросила меня не идти домой вместе с ней, видно, все еще сердилась.

– Я за тебя волнуюсь, Сона. Боюсь, Бальбир теперь будет тебя искать. – Она прикусила губу.

Мне бы стоило испугаться, но я лишь почувствовала себя невероятно одинокой. Моя единственная бомбейская подруга отворачивалась от меня.

– Нам обеим будет безопаснее, чтобы нас не видели вместе, – добавила Индира.

И вот я сидела над тхали и вспоминала наш разговор. Кофта у мамы всегда выходила вкусная, но сейчас мне даже разжевать ее было трудно.

Мама откусила нитку.

– Фатима беременна.

Эта новость немного подняла мне настроение. Наша соседка должна была стать чудесной матерью. Такая здоровая, веселая женщина с ровным характером! Я даже ни разу не слышала, чтобы они с мужем спорили.

– Откуда ты знаешь?

– Я отнесла ей немного кофты. Добавила побольше чили, она ведь всегда любила острое. Но сегодня, стоило мне поднять крышку с кастрюли, как ее вырвало прямо на площадку. Тогда я и сказала ей, что она беременна.

Я рассмеялась – мама на такую реакцию и рассчитывала. Ей всегда удавалось меня развеселить.

– Итак. – Она вытащила еще одну пуговицу из коробки. – Что сегодня было на работе?

Сначала я рассказала ей о Мире.

– Ей не становится лучше, мам. И доктор Мишра так считает. – Стоило мне упомянуть его, как мама резко вскинула на меня взгляд. – Я слышала, как они с доктором Холбруком спорили. Холбрук утверждает, что ничего страшного не происходит. Для него любые проблемы со здоровьем – это либо запор, либо расстройство желудка. Скорей бы он ушел на пенсию! Слышала бы ты, как он разговаривал с доктором Мишрой.

– А мне стоило бы? – проницательно спросила мама.

Я решила не обращать на ее слова внимания.

Рассказала, что Индира опять явилась в синяках и попросила меня больше не ходить с ней домой.

– Оставь девушку в покое, Сона! Ты сделаешь только хуже.

Я отнесла тарелку и стакан в раковину.

– Мам, как ты можешь так говорить? А если бы меня избивал муж, ты бы что, тоже не стала вмешиваться?

Мама дошила блузку и, выставив ее перед собой на вытянутых руках, стала рассматривать, проверяя, нет ли огрехов.

– Бети, ее муж, кажется, опасный человек, мне бы не хотелось, чтобы он до тебя добрался. – Помолчав, она добавила: – А вот Мохан бы так не поступил.

Я взвилась. Голос в голове, тот, к которому мама всегда просила прислушиваться, увещевал: «Не надо, Сона, остановись!» Но день сегодня выдался сложный. Доктор Холбрук пялился на меня, как будто я явилась на работу в прозрачной форме, а с доктором Мишрой разговаривал, словно тот, индиец, недотягивал до его британского величества. Муж Индиры обращался с женой как с бродячей собакой, которую всегда можно пнуть, если пришла охота. Ребекка утверждала, что английская половинка надежным щитом заслоняет ее от неприятностей. А старшая медсестра наказала меня за то, чего я не делала.

Развернувшись к маме, я прислонилась спиной к кухонной стойке.

– Мам, я никогда не перестану удивляться тому, какие обидные вещи делают люди. Просто отвратительные! Сначала мило улыбаются тебе, а через минуту предают. Кто поручится, что Мохан не такой же? Это сейчас он добрый. А что будет, если я вместо сыновей рожу ему одних дочек? Или если он решит, что я распутница, как все англичанки?

И вдруг они хлынули наружу. Слова, которым я не давала воли сколько себя помню. Я повернула ключик – и они просто вылетели на бешеной скорости.

– А как насчет моего отца? Он обольстил тебя, а потом бросил без всякой поддержки с двумя детьми на руках. Разве не из-за него мы не видимся с твоими родственниками? Разве не из-за него живем в этой конуре, где нечем дышать? Откладываем каждую рупию, а нам все равно даже новые чаппалы тебе купить не на что. Как мужчина мог так поступить? Я ненавижу его, мам! С трех лет ненавижу. А после того как умер Раджат, я еще больше его возненавидела, хоть и не думала, что такое возможно. Я до сих пор скучаю по Раджату, мам. Он был всего лишь малыш. Почему он должен был умереть? – Тяжело дыша, я покачала головой. – Отец провел тебя, заставил думать, что он хороший человек. А оказалось, ничего подобного. Будь он хорошим, мы бы сейчас жили вместе, и не в этой жуткой дыре, где мы каждый час просыпаемся от гудка поезда со вкусом паровозного дыма во рту.

Сердце так колотилось в груди, что я боялась упасть в обморок. Живот разболелся. Я уронила руки на колени и согнулась пополам. Вот бы вычеркнуть из жизни последние пять минут! Я уже жалела о том, что наговорила. Несправедливо было бросать маме в лицо такие обидные вещи. Ругать отца – это значит винить ее за то, что она с ним связалась. Чем же я лучше тех, кого обвиняла? Людей, которые улыбаются тебе, а потом бьют в уязвимое место? Ведь я и сама только что так поступила.

Подняв голову, я увидела, что мама смотрит на меня, нахмурившись и открыв рот. И вдруг увидела ее такой, какой ее, должно быть, видели другие. Сломленной. Сгорбленной. Женщиной с костлявыми коленками и шишковатыми локтями. Волосы ее, в которых седины было уже больше, чем черного, поредели, сквозь пряди проглядывал скальп. Некогда изящные пальцы распухли от артрита. Скоро она уже не сможет вдеть нитку в иголку и подшить подол. И виноват в этом он! Дорого она заплатила за любовь к отцу своих детей.

– Тебе было всего три года. Я и не