Читать книгу - "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Был еще ряд вопросов, по которым Потемкин хотел откровенно объясниться с императрицей. 26 октября князь направил Екатерине секретное письмо, где касался политических видов европейских держав в отношении России: «Франция и Англия делают две партии разные, обе ищут нас привлечь… К которой стороне Вы б ни пристали, везде при своих навлечете себе еще посторонние хлопоты». Сильный неурожай 1787 года обусловил резкое снижение доходов. «Недостаток в хлебе почти генеральный… а как хлеб дает всему цену, то ожидать должно, что на все вещи дороговизна расплывется. Где прежде употребляли сто тысяч, там ныне миллион. Можно ли выдержать долго такие расходы?…Теперь дошло уже до того, что промен билетов на медные деньги делается за 15 и за 10 процентов»^[1207]. Закончив эту мрачную картину, Потемкин переходил к описанию возможных социальных последствий, то есть всеобщего неудовольствия, которое начнется с «бедного солдата», получающего казенное жалованье. Такой ситуации ни в коем случае нельзя было допустить, усугубляя положение излишними расходами и участвуя в чужих коалиционных столкновениях.

Екатерина полностью согласилась с корреспондентом: «В случае, если пришло решиться на союз с тою или другою державою, то таковой союз должен быть распоряжен с постановлениями, сходными с нашими интересами, а не по дуде или прихотям той или иной нации, еще менее по их предписаниям»^[1208].

Как бы ни были неприятны для Екатерины слова князя о тяжелом финансовом положении, она с благодарностью приняла его прямоту: «Спасибо тебе за то, что ко мне пишешь откровенно свои мысли, я из оных не сделаю употребления иного, нежели то, которое сходно будет с моею к тебе дружбою и с общею пользою». Положение действительно было серьезно. Английский посол Алан Фицгерберт доносил по этому поводу в Лондон: «Ничего не может быть грустней известий, получаемых нами ежедневно из внутренних губерний, о той чрезвычайной нищете, в которую повергнут народ дороговизной хлеба… Дух возмущения грозит разлиться при первом удобном случае»^[1209]. Екатерина приняла решение закупить за границей зерно на пять миллионов рублей для раздачи малоимущим^[1210].

Не гладко складывались и отношения с союзниками. Австрия не спешила вступить в войну, зато направила в ставку Потемкина своего официального представителя принца Шарля-Жозефа де Линя. Дружеские отношения де Линя с русской царицей и Потемкиным времен путешествия в Крым, казалось, гарантировали широкое поступление информации и влияние на союзников. Поведение нашей героини разочаровало Иосифа II. «Он думал иметь команду, взять Белград, — писала императрица о де Лине 18 октября, — а вместо того его шпионом определяют». Из перлюстрированного письма Иосифа II к де Линю Екатерина увидела, что союзники желали отдалить русских от Молдавии и Валахии. «Да и из Галиции пропитания не обещают, а оставляют всё себе, — замечала она, — но следует привести их в разсудок и заставить действовать сообразно с тем, что приличествует нам равно как и им»^[1211].

Промедление Вены объяснялось волнениями в австрийских провинциях Нидерландов. Иосиф II вынужден был отрядить войска на подавление сепаратистов. Уже после смерти австрийского императора в 1790 году Екатерина рассказывала Гримму: «Неустрашимость Иосифа II, которая, смею сказать, иногда вредила ему, представилась мне воочию, когда мы получили в Крыму первое известие о смутах в Нидерландах. Он стал говорить со мной об этом, я решила откровенно высказать ему свое мнение; признаюсь Вам, его ответ испугал меня». Екатерина имела в виду решимость союзника немедленно подавить мятеж вооруженной рукой. Она готова была возразить и посоветовать ему прислушаться к требованиям голландцев. «Но, видя, что он остроумнее и красноречивее меня, я замолчала, дав ему, однако, почувствовать, как бы я стала рассуждать в подобном случае».

Трудно поверить, но Екатерина принадлежала к числу людей, которые не сразу находились в споре, были крепки задним умом, терялись во время разговора с более речистым и напористым собеседником. Нашей героине, прежде чем принять решение, нужно было долго его обдумывать, поэтому она и не любила резких поворотов в политике, отступлений от ранее намеченного плана. Но интересы своей державы императрица помнила твердо и не позволяла себя сбить. Заканчивая отзыв об Иосифе, она писала: «Он, конечно, знал местные условия, которые мне не были известны, а мои мысли по обыкновению были приложимы только к моей стране»^[1212].

Венцом политической бестактности австрийцев был план военных действий, предложенный Иосифом II русскому командующему. «Вот письмо императора, которое должно служить общим планом войне, оно содержит в себе ход военных действий, исполнение которых предоставляется Вашим войскам, смотря по обстоятельствам». Названный план не обнаружен, но о сути предложений Иосифа II известно из его перехваченного письма к принцу де Линю. Император высказывал непонимание «растянутостью коммуникаций» у русских. Он считал, что союзникам незачем держать дополнительные силы на Кавказе, тогда как их можно употребить против Турции в помощь австрийцам. По его мнению, Россия напрасно разбрасывала корпуса на необозримом пространстве.

Еще в письме Потемкину 18 октября Екатерина весьма здраво рассудила: «Что император пишет о стороне Кавказа, он худо понимает, что тем самым турецкая сила принуждена делиться и, естыти б у нас тамо не было войска, то бы татары и горские народы к нам бы пожаловали по-прежнему»^[1213]. Между тем Кавказ располагался куда ближе к театру боевых действий, чем Нидерланды, ссылаясь на волнения в которых Иосиф II медлил с объявлением войны Порте.

Каждый из союзников тянул одеяло на себя. А пока австрийский двор находился в нерешительности, Потемкин советовал императрице воспользоваться посредничеством Пруссии в каком-нибудь малозначительном деле в Константинополе, чтобы тем самым продемонстрировать туркам, что они напрасно рассчитывают на помощь этой державы. Ситуация была удобной: прусский король только что заявил о своем благорасположении к России в связи с тем, что не она первая начала войну.

Екатерине идея крайне не понравилась, она восприняла ее как колебания и отход от ранее намеченного плана. «Система с венским двором есть Ваша работа, — писала императрица. — Сам Панин, когда он не был еще ослеплен прусским ласкательством, на иные связи смотрел как на крайний случай»^[1214]. Екатерина была раздражена против складывавшегося англо-прусского альянса, имевшего ярко выраженную антирусскую направленность, и презрительно именовала политику нового прусского короля Фридриха Вильгельма II и Георга III — geguisme (от прозвищ этих королей «frere Gu» и «frere Ge»). Эта политика включала в себя противодействие видам России на Черном море и на Балтике руками ее соседей, то есть Турции, Швеции и Польши, при сохранении за Англией и Пруссией внешне нейтральной, а если возможно и посреднической роли. «В настоящую минуту нет насчет проектов никого выше братьев Ge и Gu. Перед ними все флаги должны опуститься… О, как они должны быть довольны собой, подстрекатели турок»^[1215], — писала императрица осенью 1787 года Гримму.