Читать книгу - "Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас"

Гуляя по старинному городу, глядя на людей, на стрелку Волги и Которосли, на храмы, которые помнили великокняжеские времена, он мысленно листал страницы своей жизни.

Что же за люди жили в этой неизвестной ему стране?

Когда-то немецкий либеральный писатель Лион Фейхтвангер, посетивший Советский Союз в 1937 году, встречавшийся со Сталиным, в своей книге об этой поездке заметил одну особенность советской жизни, которую, безусловно, увидел и Шульгин. Вот что писал иностранный гость: «Если эти апостолы равенства утверждают, что у более высокооплачиваемых рабочих, крестьян и служащих развивается известное мелкобуржуазное мышление, весьма отличное от того пролетарского героизма, на который претендуют наши моралисты, предпринимая путешествие в Советский Союз, то сказать, что они абсолютно неправы, нельзя»^[532].

Подобное о перспективе перерождения советской элиты писали Шульгину Маклаков и Бахметев.

Однако образ советских людей складывался не только из черт упомянутой части партийно-государственной верхушки. Наш человек был разным: и бескорыстным, и мелкобуржуазным, и коммунистически, и антикоммунистически настроенным.

Колоритный портрет Шульгина того времени оставил писатель Олег Михайлов: «И вот, переночевав во владимирской гостинице, мы отправились в дом престарелых, где, по сведениям приятеля, находился Шульгин с приехавшей к нему из-за границы женой Марией Дмитриевной.

Попали мы прямо к завтраку: обитатели спешили с алюминиевыми кружечками в столовую под огромной репродукцией: „В. И. Ленин выступает на Третьем съезде ВЛКСМ“. Запомнился худой, в черном монашеском одеянии и скуфейке старик, который вез на коляске старуху с бревноподобными ногами, крича: „Пади! Пади! Княгиня едет!“

Появился администратор, повертел удостоверение приятеля и рассказал, что Шульгин в самом деле жил здесь, но недавно получил квартиру на улице Кооперативной, дом 1. „Я там только что не дралась“, — скажет нам позднее о покинутой богадельне Мария Дмитриевна. „А Василий Витальевич?“ — „Он вел себя, словно святой…“

Нам отворила дверь маленькая, живая и очень моложавая женщина, и мы оказались в прихожей однокомнатной квартирки. Было слышно, как в комнате что-то быстро возится, и очень скоро появляется старый, но вовсе не дряхлый в свои восемьдесят два года Шульгин — в новом черном суконном костюме и при галстуке. У него сквозящая розовой кожей борода, большой беззубый рот, а глаза, очень близко посаженные, были по-птичьи без ресниц — быстрые и зоркие. А вообще в лице его, в форме головы, — что отмечали и те, кто встречал Шульгина раньше, — проступало нечто лягушачье, от большой лягушки.

Нас провели в комнату, усадили за стол, и право же, этот день был совершенно необыкновенным, так интересен, остроумен и молод памятью оказался знаменитый собеседник»^[533].

Жизнь в новых условиях подталкивала Шульгина к странным мыслям, которые в итоге стали подводить его к частичной переоценке собственного прошлого.

Он задавался вопросом, понятным в его возрасте: что было главным в его жизни? И отвечал: «Борьба с теми, из среды которых сформировались впоследствии эмигранты».

То есть с кадетами, монархистами, Милюковыми, Гучковыми, Маклаковыми, Врангелями, Деникиными?

Нет, тут что-то не то. Он в целом был неотъемлемой частью русской эмиграции.

И Василий Витальевич продолжал с горечью размышлять: «Но когда пришел последний расчет, кто дал возможность жить? Советы, посадив меня в тюрьму, 12 лет без малого, кормили, поили, одевали, мыли, лечили, обогревали и держали крышу над моей головой. Как я провел бы эти 12 лет на свободе?.. Меня кто-то содержал бы, и кто знает, может быть, чаша моих унижений была бы на свободе хуже, чем в тюрьме. Мое перо, которое не умеет служить, не могло бы меня кормить. В наше время независимые люди не нужны никому. Их место — тюрьма или богадельня. То и другое предоставили мне Советы, т. е. принципиальные враги, политические противники… Помогали враги. Друзья же, соратники, эмигранты не смогли (я не верю, что они не хотели) помочь мне, и, что важнее, они не помогали моей жене, которая осталась между ними осиротелая, одинокая»^[534].

Нет, жизнь не сводилась к такой борьбе. Просто прошло слишком много времени, та история уже окаменела, утратила жизнетворную силу. А Василий Витальевич был еще жив. Ему требовалось объясниться с современным обществом.

Немногим в конце земного пути судьба дарила подобную возможность.

Здесь ему тоже помогли его противники, которым пришло в голову использовать последнего динозавра монархии для создания торжественной оды о победителях.

В 1957 году он узнает, что сын Дмитрий жив и проживает в США. На просьбу разрешить выезд за границу получает отказ, но потом ему предлагают создать вокруг себя «благоприятную атмосферу», то есть написать о позитивных переменах в СССР.

Это были серьезные, хотя и не злые противники. Ими руководил 35-летний полковник, контрразведчик из Москвы, Филипп Денисович Бобков, который в возрасте 17 лет добровольцем пошел воевать, был несколько раз ранен, награжден орденом Славы (советским аналогом Георгиевского креста). Впоследствии он дослужится до звания генерала армии, возглавит политическую контрразведку, станет первым заместителем председателя КГБ СССР. Бобков, безусловно, был героем войны, коммунистом, но при этом относился к Шульгину в высшей степени доброжелательно. И тут трудно было разобрать, что за этим стояло — профессиональный подход или человечность.

В 1961 году Шульгин издал небольшую книгу «Письма русским эмигрантам», написанную после поездок по стране, которые ему организовали чекисты. Можно сказать, произошло повторение «Треста», но уже все участники играли в открытую. Побывал Шульгин и в Киеве, поклонился могилам родителей на Байковом кладбище, хотел найти свой дом — не удалось, на месте старого дома построили многоэтажку. Потом съездил в Курганы, поклонился могиле отчима. Особое место в поездке занимала Винница, где он увидел кладбище психиатрической лечебницы с безымянными могильными холмиками.

Все его близкие родичи давно покинули этот мир. Может быть, Дмитрий уцелел и сестра Павла, но где они и что с ними — бог ведает.

Это путешествие было погружением в прошлое и одновременно узнаванием настоящего. Многое из увиденного показало развивающуюся страну.

Разумеется, Шульгин понимал, что его книга — это плата за разрешение выезда.

В аннотации указывалось: «Автор открытых писем к русским эмигрантам — Василий Витальевич Шульгин в прошлом был видным деятелем Российской империи.