Читать книгу - "Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - Илья Фаликов"

Но есть и прямые ругатели. Е. Зноско-Боровский (Иллюстрированная Россия. 1928. № 33. 11 августа): «Несчастье Марины Цветаевой, что она творит в век, когда уже известно (и как давно!) книгопечатание. Живи она во время «оральной» традиции, ее бесподобный песенный дар нашел бы большее признание: только лучшие вещи сохранились бы, а худших никто не стал бы и запоминать. А так как последних у нее подавляющее количество, ибо на грех Марина Цветаева лишена критического отношения к себе и притом необычайно плодовита, то каково читателю отыскивать в груде ее стихопродукции те немногие отличные вещи (как, напр., изумительный цикл «Сивилла»), которые дают цену всему сборнику? Поиски тем более затруднительны, что в своих исканиях поэт ставит себе задачи трудности едва ли преодолимой. Они заставляют его говорить неправильности («душу, к корням пригубившую»), архаизмы («свергши, с оного сошед»), какофонию («разминовы-ваемся»). Кто не отступит перед перлами, вроде «вчувствовывается в кровь» или «впадывается в пропасть»?!»

Немного погодя высказался и Святополк-Мирский. Статья Святополк-Мирского «Die literature der russisch-en Emigration» была опубликована на немецком языке (Slavische Rundschau. Prag. 1929. № 1)^[173]:

Самым значительным событием литературной жизни года стал сборник «После России» Марины Цветаевой, в который вошла вся ее лирика 1922–1925 годов. К сожалению, вершины творчества поэта этого периода, «Поэма Горы» и «Поэма Конца», по формальным признакам не могли быть включены в сборник. Однако и представленные стихотворения убедительно свидетельствуют о том, что Цветаева — крупнейший, после Пастернака, поэт своего времени, а годы 1922–1925 являются покамест лучшими в ее творчестве. Для сборника характерными являются две темы: эротическая и социальная. (Лишь малая часть стихотворений в книге не подпадает под эти темы. Но их необычность, их динамика делает их чрезвычайно интересными. Например, цикл «Деревья», «Облака», «Окно» — с их своеобразной героико-фонетической мифологизацией видимого мира — иного вообще не существует для Цветаевой. Здесь же примечательно стихотворение «Плач цыганки по графу Зубову».) В группе эротических стихотворений особенно остры непривычные для Цветаевой человеколюбие и чувство сострадания, пронизывающие стихотворения «Расщелина», «Ахилл на валу», «Ночные места» и др. Заслуживает быть отмеченным стихотворение «Клинок», которое по своему героическому тону напоминает Корнеля. К так называемому «социальному» циклу относятся стихотворения «Поэма заставы», «Заводские», «Хвала богатым» и особенно великолепная «Полотерская». Последняя по владению народным словарным запасом может быть поставлена в ряд с пушкинской «Сказкой о царе Салтане» и некрасовскими «Коробейниками».

Итак, в любом случае, в общем и целом — победа. На подзарядке литературного успеха одновременно быстрым шагом продвигаются небанальные отношения с юношей Гронским. МЦ подталкивает своего подопечного в направлении, больше, может быть, соответствующем его возрасту, вернувшемуся к ней самой. Ей во что бы то ни стало необходимо узнать лучшую, полнейшую биографию Нинон де Ланкло (1615/1623—1705) — французской куртизанки, Дон Жуана в барочной юбке, хозяйки литературного салона и писательницы. «Мне нужен один эпизод из ее жизни, до зарезу, для вещи, которую, в срочном порядке необходимости, хочу писать, не хочу выдумывать бывшего. Вещь, касающаяся Вас, имеющая Вас коснуться». В порядке необходимости оказывается сюжет о том, как у Нинон родился сын с четырьмя младыми претендентами на отцовство. К этому заданию — приписка от 30 апреля: «За-ночь моя просьба разрослась: узнайте, а может быть уже знаете, одежды того времени (половины XVII в<ека>), мне нужно знать как их одеть, не хочу гадать. Очень хочется до начала вещи поговорить с Вами о ней, услышать Ваше толкование данных, совместно скрепить духовный костяк». МЦ играет роль вроде бы и не новую. Некоторые ее корреспонденты уже были моложе ее. Но не столь разительно. 4 мая 1928-го — уже иной словарь соблазна: