Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

Август всего лишь осыпал Поллиона множеством эпиграмм, скорее всего, банного происхождения, не выходя за пределы шутливой формы. Гай Азиний делал вид, что не замечает высочайших насмешек и однажды даже пояснил любопытствующим своё скромное молчание, сказав, что нелегко отвечать тому, кто может внести тебя в проскрипционный список^[1566]. Сдаётся, Поллион преувеличил опасность, исходившую от принцепса. При желании тот мог без труда крепко испортить жизнь несогласному с ним историку. Но, к чести Августа, он предпочёл дать собственный ответ-возражение, изложив события тех же лет и далее в своей автобиографии. И едва ли справедливо сводить такое отношение принцепса к сочинению Поллиона всего лишь к осознанию, что расправа с ним не способна обезвредить опасность прославляющего республиканцев и убийц Юлия Цезаря творения^[1567]. Август больше опасался, памятуя о судьбе божественного Юлия, решительных заговорщиков, готовых прибегнуть к мечам и кинжалам. К словесным нападкам, как устным, так и письменным он чаще всего относился без страха и злобы. И не боялся литературных дуэлей…

Не забудем, что римская литература с самого её становления ещё в III в. до н. э. находилась в тесных отношениях с государством и представителями нобилитета, которые были далеко не безразличны и к её достижениям, и к её направленности. Она действительно изначально служила и орудием пропаганды успехов Республики и её выдающихся граждан. Так важнейшим сочинением первого знаменитого римского поэта Гнея Невия (270–204 гг. до н. э.) была поэма о победоносной в итоге для Рима Первой Пунической войне, в каковой он и сам участвовал. Своё творение Невий даже читал сенату римского народа. Но его же пример говорит о том, сколь опасно было даже певцу величия Рима ссориться с представителями сильных мира сего. Его злые и, возможно, справедливые по сути шутки в адрес представителей нобилитета стоили ему тюрьмы и последующей ссылки. Сохранился скульптурный портрет Невия, черты которого выражают очевидную склонность к иронии и сарказму, но и носят следы перенесённых им страданий^[1568].

В силу таких изначально непростых и противоречивых взаимоотношений государства и молодой римской литературы поэты и прозаики очень рано стали объединяться вокруг выдающихся деятелей Республики^[1569]. Первым знаменитым римлянином, ставшим покровителем поэтов, был Публий Корнелий Сципион Африканский, победитель Ганнибала. Его любимцем являлся Квинт Энний. А разрушитель Карфагена Публий Корнелий Сци-пион Эмилиан покровительствовал комедиографу Теренцию и сатирику Луцилию^[1570].

Ко времени правления Августа кружки поэтов и писателей стали явлением распространённым, и вовсе не обязательно во главе их стояли люди с безупречной репутацией. Безупречной, с точки зрения приверженности новому государственному устройству и его создателю. Так вокруг Марка Валерия Мессалы Корвина объединялись литераторы, не слишком сочувствовавшие Августу и его политическому детищу. Любопытна крайне причудливая долгая политическая жизнь Мессалы. Напомним, в своё время как чуждый цезарианцам он угодил в проскрипционные списки триумвиров, но вскоре, по счастью, был оттуда исключён. Благодарности за великодушие к триединому руководству Рима он не испытал и немедленно оказался в стане Брута и Кассия. Битва при Филиппах всё же «просветила» Мессалу, и он сделал, как сам полагал, правильный выбор, перейдя на службу к Марку Антонию. Со временем, осознав ошибочность и этого выбора, не стал дожидаться поражения патрона и ещё до решительной схватки перешёл на сторону очевидно более перспективного Октавиана. Тот оценил поступок Мессалы и даже доверил ему ответственейшую должность – командование флотом при Акциуме. Недавний республиканец удивительно легко приспособился к монархии и стал заметной фигурой в окружении Августа. В доказательство своей преданности императору Мессала написал исторический труд, посвященный последней гражданской войне, в котором как мог порочил Антония, коему недавно так преданно служил. К примеру, утверждал, что Марк постоянно осквернял священные сосуды… Расположение принцепса Мессала завоевал настолько, что, как мы помним, был удостоен права преподнести Августу титул отца отечества. Светоний сообщает: «По общему поручению он сказал так: «Да сопутствует счастье и удача тебе и дому твоему, Цезарь Август! Такими словами молимся мы о вековечном благоденствии и ликовании всего государства: ныне сенат в согласии с римским народом поздравляет тебя отцом отечества». Август со слезами на глазах отвечал ему такими словами: привожу их в точности, как и слова Мессалы: «Достигнув исполнения моих желаний, о чём еще могу я молить бессмертных богов, отцы сенаторы, как не о том, чтобы это ваше единодушие сопровождало меня до скончания жизни!»^[1571].

Некоторую оппозиционность литературного кружка Мессалы Август то ли не замечал, то ли не воспринимал всерьёз. Интересно, что поэты, окружавшие своего патрона, в прославлении императора и достижений его правления почти не участвовали.

Один из самых знаменитых представителей этого литературного объединения Тибулл (54?–19 гг. до н. э.) вообще ни разу не упомянул Августа в своих стихах. В то же время он написал восторженный панегирик Мессале, где крайне неумеренно прославлял его достоинства: он-де выше всех и как оратор, не исключая мудрого Нестора и хитроумного Одиссея, в военном отношении не имеет себе равных, и потому только ему предстоит праздновать триумфы над отдалёнными народами…

Здесь должно быть в крайней форме проявила себя особенность старинных отношений между патроном и клиентом. А кружок Валерия Мессалы на таковой древней римской традиции и основывался^[1572]. Очевидно, государственный муж заказал поэту панегирик. Тибулл – клиент своего патрона, наверняка немало благ от него получивший, поручение добросовестно исполнил. Но едва ли этот высокоталантливый поэт, один из символов «золотого века», мог всерьёз верить в столь выдающиеся таланты Мессалы. Похоже, подобная неумеренность в восхвалениях – скорее ирония, нежели подобострастие. Думается, такой подход ближе к истине, нежели утверждение, что Тибулл, воспевая своего патрона, проявлял «вольнодумство» и «опасную независимость поэта»^[1573]. Для Тибулла, надо сказать, военные и политические события эпохи были малоинтересны. Главное в его творчестве – любовные элегии, мечты о возлюбленной Делии, разочарование, ревность, обычные для такой изящной любовной поэзии перепады настроений и чувств^[1574]. Что же до оценки Месаллы Корвина как «независимого политика»^[1575], то она не выдерживает критики. Столь удивительная карьера позволяет уподобить его разве что князю Талейрану, каким только режимам не служившему и кого только не предававшему…