Читать книгу - "Презумпция вины - Анна Бабина"

Не дать продолжить. Кажется, в ванной оставалась косметичка, но бог с ней, она купит потом новую.

– Я уезжаю.

Он все еще стоял на коленях, держась одной рукой за кровать. Его штормило. Отвратительное зрелище.

Нина сделала шаг, и Ялов тяжело упал на пол поперек двери. Так падают футбольные вратари, пытаясь отбить мяч, только гораздо тяжелее. Ей показалось, что его тело загудело, как металлическое.

Он лежал у ее ног, постаревший, зеленовато-бледный, с мутными глазами опытного пьяницы. Разве его она любила?

Неправда же.

Неправда.

Неправда!

– Я все это время любил только тебя! – почти убедительно, сфальшивил только к концу.

«Господи, как будто херовый сериал смотрю».

– Пропусти меня!

Какая-то ее часть все еще хотела упасть рядом, прижаться, замереть.

Не лететь никуда.

Остаться здесь, в безопасном, сказочном, детском Староуральске, где случаются чудеса, где люди меняются и сбываются детские мечты о любви…

Где клянчит деньги на бутылку алкоголичка Тамарка, ее биологическая мать.

Если не замерзла насмерть.

– Встань, не ползай.

Лицо Нины исказилось – от боли или брезгливости, она и сама не знала.

Тут-то Ялова бес и скрутил. Он вскинулся, задев затылком угол тумбы, лицо его перевернулось, стянутое судорогой.

– Я перетрахал всех питерских шлюх! – закричал он сдавленно. – Я пил до черных гвоздей! Я заблевал всю квартиру, слышишь? Это ты, ты, ты мне все испортила! Я ненавижу тебя, маленькая снобистская дрянь. Они прыгали на моем… они сосали и давились, а мне это нравилось! Слышишь, нравилось!

Она перешагнула тело Ялова и вышла вон.

Зеленый крест, мигающий на углу улицы Ленина, послужил ей знаком.

Дыша на ледяные руки, купила у сонной аптекарши два пустырника и воду. Один пузырек опрокинула в себя прямо между дверей, в тошнотном фенольном тепле, другой – на улице, у ограды зоопарка.

Вернулась и купила еще.

Зою долго ждать не пришлось. Из глянцевой темноты за дверью возникло пятно розовой пухлой курточки. Силясь разглядеть Нину, Зоя прижалась аккуратным носиком к стеклу. В ее кудрях блестели снежинки, щеки разрумянились.

Самая красивая из чугуевских внучек.

Вылитая двоюродная бабка.

Вот чудеса.

Нина вскочила со скамейки, раскланялась с вахтером:

– Спасибо вам. Спасибо.

Он сонно кивнул.

Нина выползла на крыльцо и едва не растянулась на обледенелых ступеньках.

Сестра прыгнула к ней и обняла за шею. В детстве Нина этого терпеть не могла.

– Поедем домой? – сказала просто.

Тут-то Нина и разревелась по-настоящему.

Остался позади сквер Моторостроителей и крокодилий забор «Протона».

На перекрестках размеренно капали желтки отключенных на ночь светофоров.

Знакомые улицы сияли непривычными огнями.

– Почему ты за мной приехала? – спросила Нина.

– Из-за Ксюши. Потом, дома расскажу.

Отсветы скользили по ее лицу, сползали от лба к подбородку и ныряли в расстегнутый ворот.

– Я свет не выключаю, когда ненадолго ухожу, – Зоя прыгала по прихожей на одной ноге, стаскивая с другой сапожок. – Как будто кто-то встречает. Приятнее так.

Нина прислонилась к входной двери – и ни вперед, ни назад.

Бабушкино зеркало.

Бабушкин стенной шкаф.

Трещина через всю стену.

Пятно зеленки на полу – собираясь смазать ею разбитое колено, Нина выронила бутылочку.

Пахло в квартире по-особому – табаком, лимонной корочкой, духами «Быть может».

– Я на кухне только немного похозяйничала, а так тут все пока… как при бабушке Лиде было. Раздевайся, проходи на кухню. Ужинать будешь? У меня плов есть. Чай тогда? Черный, зеленый?

Зоя ушла в глубину квартиры.

Скрип паркета намечал ее следы.

Под скобкой, держащей зеркало в раме, белел кусочек бумаги.

Кто-то вытащил оттуда открытку «С Новым годом!», на которой залихватский Дед Мороз мчал на тройке по черному, под Палех, фону.

На кухне голое окно показывало голый сквер.

Ограду было не разглядеть, и Нина испугалась, что ее снесли. Де-мон-ти-ро-ва-ли. Вывезли за город и там смяли и переплавили.

– Зой, – крикнула через всю квартиру, – а лебеди на месте?

– Какие лебеди? – Зоя, в розовом и домашнем, появилась в дверях.

– Ну ограда сквера. Черные лебеди.

– Да там они, что им сделается. Это же не серп и молот. Я всегда думала: почему Чугуевым дали квартиру здесь, окнами на сквер имени Зои? Это разве не издевка?

– Чины вряд ли об этом думали. Хороший дом, центр… Может, им это казалось правильным, символичным.

– Для бабушки это был ежедневный Фридин платок.

– Что? – не поняла Нина.

– Да нет, это я так. Так какой чай?

– Черный. Без добавок, если есть.

– В чайнике должен быть. Вчера заваривала. Наливай. Представляешь, кстати, Ксюша ведь в садоводство свое вернулась. Тот же дом выкупила.

– Правда? Где они с этим жили?

– Правда. Лучше ей там, говорит. И Лизе, говорит, тоже там хорошо, хотя она…

– Что она?

– Да нет, ничего. Молоденькая девчонка.

– А ты не хочешь обратно в Питер вернуться? Ксюша говорила, ты училась там.

Нина наклонила заварочный чайник, но в чашку сорвалась одинокая темно-желтая капля.

– Заварю свежий, – Зоя полезла в шкафчик. – Так это не вернуться в Питер, Нин. Это уехать. Вернуться я уже вернулась. Сюда. – Она переставляла что-то, спрятав голову за дверцу, а голос странный, влажный. – Училась. Да не выучилась. В педагогический перевелась. Я сказала, что из-за Ксюши приехала за тобой. Это правда.

– Я Константина сразу везде заблокировала, как узнала про жену. В вотсапе, в соцсетях, так он мне имейл прислал. Короткий: «В этом городе знать три языка роскошь. Даже и не роскошь, а какой-то ненужный придаток, вроде шестого пальца».

– Что-то знакомое. Откуда это?

– «Три сестры». Ты, кстати, знаешь теорию о том, что Прозоровы жили в Староуральске?

– Не знаю.

– И я не знала. Когда цитату искала в гугле, прочитала пару статей. Как я не замечала, что он такой? У нас говорили «дешевка»… Пойдем в комнату. Ты же, наверное, хочешь посмотреть?

Рассказывала, как экскурсовод.

– Кровать пришлось выкинуть… ты понимаешь. Мама сказала, из-под покойника всегда выкидывают. Фотографию бабушки с Зоей оставила на прежнем месте, где кровать стояла, мне нравится. Кресла вот, венгерский гарнитур какой-то, они сейчас в моде, стоя́т на блошке за тридцатку. Ваза эта, зелено-розовая, тоже какая-то крутая, чешское дизайнерское стекло. Рамы вот поменяла – дует. Хотела деревянные заказать, но уж очень дорого… Трюмо классное, да?

На подзеркальнике из черного стекла стояли бабушкины духи «Каменный цветок» в затейливой темно-зеленой коробке, похожей на спинку жука. Нина машинально потянулась к ней и тут же отдернула руку:

– Можно?

– Конечно. Я редко их нюхаю. Аромат жуткий, а коробка прикольная.

Духи пахли не бабушкой, а спиртом и разложившейся парфюмерией. Усредненный запах прошлой жизни.

– Иприт какой-то, – поморщилась Зоя.

«Иприт – это газ кожно-нарывного действия, проникающий в организм через кожу. Конечно, им можно и надышаться, но у иприта отложенное действие: симптомы отравления проявляются через несколько часов. Аромат у него легкий, чесночно-горчичный», – сказал бы Ялов.

Нина наклонилась над черным стеклом. Отражение зажмурилось и помотало головой, словно вспомнило что-то постыдное из прошлого. Спасаясь, протянула руки к знакомым с детства вещам. Уцепиться и не отпускать.

Малахитовая шкатулочка – в ней камея, серьги с лунным камнем и две намертво перепутанные цепочки,

хрустальная туфелька с кольцами (вот они, все тут – нефритовое, с корундом, с янтариком, с сердоликом),

маникюрный набор в плоском кожаном футляре,

коробка от конфет «Ярославна», в ней навалом перламутровые пуговички, запонки, потемневший от времени крестик, золотая николаевская монета, порванная цепочка, нитка речного жемчуга…

– Если ты что-то взять хочешь – возьми, – предложила Зоя.

«Это больше не твой дом», – у внутреннего голоса были интонации Ялова.

– Нет, спасибо.

Нина вернула все на место и отошла к окну.

– Нин, я тебя обидела?

– Нет, почему…

– Ты считаешь, что я не должна была получить эту квартиру. Ведь ты здесь выросла, это твой дом. Ты была ближе всех к бабушке, она тебя вырастила. Ведь так?

– Не так. Я просто не понимаю, почему именно ты.

– Я тоже, – ответила Зоя чуть позже, чем следовало. – Ты куришь?

– Нет.

– А я покурю на кухне, хорошо?

– Это твой дом.

– Это дом бабушки Лиды. Мне просто негде жить.

Зоя вышла, оставив после себя шлейф бергамота, душицы и чабреца.

Сестры Чугуевы смотрели на Нину: Зоя