Читать книгу - "Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов"

«…Вот если бы, – говорят Каменев и Зиновьев, – корниловцы опять начали, тогда мы бы показали!» – «История не повторяется, – отвечает Ленин, – но если мы повернемся к ней задом и будем, созерцая корниловщину первую, твердить… Авось корниловцы опять начнут не вовремя!.. А если корниловцы второго призыва научились кое-чему? Если они дождутся голодных бунтов, прорыва фронта, сдачи Питера, не начиная до тех пор?»

Для Каменева и Зиновьева все это – вопросы второго плана. На первом – что скажет «демократическая общественность»? Что скажет Чхеидзе и Чернов, Мартов или Камков. Стало быть пора делать выбор. «С кем идти? С теми колеблющимися горстками питерских вождей, которые косвенно выразили левение масс и которые при каждом политическом повороте позорно хныкали, колебались… или с этими полевевшими массами»[1070].

Революционная волна находится сейчас в такой точке, когда она может вылиться в повальное дезертирство, в зверские погромы, в голодные бунты, когда отчаявшиеся и голодные «разнесут все, размозжат все даже по-анархически». И тогда на арену выйдут с кровавой диктатурой корниловцы.

Либо большевики сумеют повести за собой массы – рабочих, солдат, крестьян, всех голодных и недовольных. И тогда революционная диктатура даст шанс для немедленного решения вопросов о войне, о земле, снабжении фронта и тыла. Только такая диктатура сможет покончить и с «безобразнейшим отравлением народа ядом дешевой черносотенной заразы», сумеет остановить погромы и «черную сотню раздавит до конца…»[1071]

Итак, выбор ограничен. Полугодовая история революции доказала, пишет Ленин, что «выхода нет, объективно нет, не может быть, кроме диктатуры корниловцев или диктатуры пролетариата…» Поэтому, «чем дольше будет оттянута пролетарская революция, чем дольше отсрочат ее события или колебания колеблющихся и растерявшихся, тем больше жертв она будет стоить… Промедление в восстании смерти подобно…»[1072]

Начиная данное «Письмо к товарищам», Ленин полагал, что распространит его среди партактива, ибо предназначалось оно «не для печати, а только для беседы с членами партии по переписке». Но перечитав еще раз утреннюю «Новую жизнь», информировавшую о письме «двух видных большевиков против выступления», Владимир Ильич приходит к выводу, что далее молчать нельзя и предлагает «Письмо к товарищам» направить в «Рабочий путь» и «напечатать его возможно скорее»[1073].

В тот же день, 17 октября, из Ставки вернулся Керенский, чтобы «лично руководить всеми действиями в деле подавления большевистского мятежа, если бы таковой начался». Утром был отдан приказ о размещении броневиков с полным боевым комплектом у государственного банка, Центрального почтамта, телеграфа, телефонной станции и Николаевского вокзала.

Вечером в Зимнем дворце состоялось заседание правительства. В повестке дня значился один вопрос: «Большевики». Доклад делал министр Кишкин. Исходную мысль он сформулировал предельно просто – «большевизм сейчас в большинстве…». Оспаривать его никто не стал. Не вызвали возражений и рассуждения Кишкина о том, что сейчас особенно «страшна возможность голодных бунтов». Лишь Гвоздев указал, что при оценке момента надо исходить из того, что «выступление неизбежно с двух сторон…». Помимо большевиков, восстание которых вероятнее всего начнут солдаты столичного гарнизона, правительству грозит удар со стороны корниловцев. Гвоздеву также никто не возразил и, как видим, в анализе ситуации большевистским ЦК и Временным правительством некоторые элементы совпадали.

Совпал и главный вопрос дискуссии – каким должен быть план конкретных действий? Только на правительственном заседании он получил обратное, зеркальное отражение: ждать ли начала восстания, а затем подавить его, или же нанести упреждающий удар. «Действовать или нет – вот что надо решить, – говорил министр просвещения Салазкин. – Могут нас обвинить, что мы допустили это выступление и вовремя не приняли меры». И большинство склонилось к необходимости превентивного удара.

«Пора себя проявить… – говорил Кишкин. – Наша тактика “ожидания событий” уже вредна… Чем дальше, тем хуже. Мы ждать не можем – надо действовать». Его поддержал Гвоздев: «Ждать нельзя… нельзя допустить перехвата власти, чтобы не очутиться в руках победителя». Столь же решителен был и Третьяков: мы и так все время ждем, говорил он. «Больше так продолжать нельзя, сидеть в дураках больше нельзя».

«Скучно слушать, – заметил военный министр Верховский, попытавшийся вернуть членов правительства к реальности. – Активно выступать нельзя. Надо ждать выступления другой стороны. Большевизм в Совете рабочих депутатов, и его разогнать нет сил. Я не могу предоставить реальной силы Временному правительству…». Но его поддержал только Прокопович: «Маразм в нас, – сказал он, – ибо мы не можем создать власть в стране. Пока силы не будет, ничего сделать нельзя».

Большинство однако было настроено более агрессивно и поддержало меры, предложенные Кишкиным: немедленно начать «закрытие газет, призывающих к восстанию», разгон массовых митингов, особенно в цирке «Модерн», где господствовали большевики, возбудить против них уголовное преследование, а главное – ввести в столице военное положение и назначить диктатора. «Надо идти на верную победу, – говорил Терещенко, – и можно даже вызвать их, большевиков, на преждевременное выступление».

Дискуссию вызвал вопрос о диктаторе. «Керенскому поручать нельзя, – заявил Никитин, – и надо оставить Полковникова». Это вызвало у Керенского бурную реакцию: «Наши разговоры – это следствие гипноза Петроградом, а не думаем о России… Я спасаюсь в Ставку, чтобы отдохнуть от Петрограда». Что касается диктатора, то «выступление войск должно быть в руках политических. Должен быть даже штатский, пользующийся широким доверием, а Полковников ему подчинен и исполнитель приказаний». На том и разошлись, попросив Гвоздева попробовать через ЦИК «отменить» Съезд Советов или хотя бы отодвинуть срок его открытия[1074].

Утром 18 октября Владимир Ильич просматривает свежие газеты. Накануне, в Пскове, состоялось то самое совещание в штабе Северного фронта, на которое – по приказу Черемисова и настоянию армейских комитетов – прибыли представители столичного гарнизона. Черемисов полагал, что с помощью подготовленных для этого солдат-окопников ему удастся добиться одобрения приказа о замене фронтовых частей солдатами из тыла.

Рассчитывая на то, что генеральские погоны и вся обстановка штаба по крайней мере приструнят солдат, Черемисов развесил по стенам, разложил на столах оперативные карты, и сам стал докладывать обстановку на фронте. Тон его был категоричен: «Приказ о выводе петроградских войск на фронт он считает боевым и, опираясь на волю армий Северного фронта, не допускает никаких колебаний в выполнении этого приказа». Потом дали слово окопникам, которые стали говорить о бедствиях солдат-фронтовиков, противопоставляя им «жирующих» тыловиков.