Читать книгу - "Дэн Сяопин - Александр Панцов"

Так, может быть, и нам надо было идти по такому пути, а гласность, воля и права человека в России — всего лишь мираж? Возможно, и так. Тем более что Дэн, например, до конца жизни называл Горбачева одним словом: «Глупец»¹.

Но всё, увы, не так просто. Россия — не Китай, мы другие, а потому и пойти могли только своим путем. Да, было бы хорошо, начав, как и Дэн, перестройку с раскрепощения сознания, тут же перейти к разделу земли, как в Китае. Но ведь русские крестьяне сами этого не желали. От голода в колхозах они не умирали, на подсобных участках выращивали всё, что хотели, — и для себя, и на рынок, дома держали птицу и домашний скот, к тому же из колхоза тащили, кто сколько мог. В КНР же все было по-другому. Там, как мы видели, аграрная реформа началась снизу, и Дэн поддержал ее только через полтора года.

А могли ли мы создать особые экономические районы, даже при желании руководства? Проблематично. Ведь в китайские ОЭР деньги вкладывали в первую очередь хуацяо, то есть китайцы, живущие за границей. Их отношение к социалистической родине — совершенно иное, нежели у русских эмигрантов любой волны. Сознание китайцев — клановое, для них родина — не только объект патриотических чувств, но и конкретное воплощение семьи. Поэтому инвестировать в экономику КНР — значит для хуацяо помогать и стране, и своей патронимии. Вот на их-то деньги и выросли Шэньчжэнь, Чжухай и другие ОЭР.

А готовы мы были работать в начале перестройки, как простые китайцы в начале реформ, за гроши? Ведь в основе «китайского чуда» — исключительная дешевизна рабочей силы. Даже ко времени смерти Дэна средняя заработная плата китайского рабочего составляла всего 1/48 зарплаты в США или 1/20 на Тайване².

А разве не должны мы были расквитаться с прошлым? Причем до конца. Это китайцы могли оценить Мао по принципу 70 процентов хорошего к 30 процентам ошибочного, ведь у них, как, впрочем, и у японцев, вьетнамцев и многих других восточных народов, нет понятия «покаяние». Это для нас оно — великое христианское таинство, без которого нет прощения и очищения. А для жителей Поднебесной главное — не «потерять лицо».

Да, Дэну было гораздо легче, чем Горбачеву. Даже кадровые работники в Китае отличались от советских. Тиран Мао до конца своих дней держал ганьбу в узде. «Культурная революция» при всем кошмаре имела ведь и позитивную сторону: китайская номенклатура не была при Мао коррумпирована в такой же степени, как советская под занавес эпохи Брежнева. Именно разложившаяся советская номенклатура и развалила великую страну.

Нельзя недооценивать и фактор холодной войны. В начале перестройки, в 1985 году, мы тратили на оборону порядка 40 процентов бюджета, в то время как китайцы в 1978 году — 15 процентов³. И в то время как СССР оставался для США врагом номер один, Дэн ловко играл на противоречиях двух сверхдержав, используя американцев для развития экономики Китайской Народной Республики.

В общем, русская реальность диктовала свои реформы. И упрекать Михаила Горбачева в том, что он не стал нашим Дэн Сяопином, вряд ли имеет смысл. К тому же свобода для многих людей в России важнее любых материальных благ. Возможно, и многим китайцам когда-нибудь станет близка эта максима.

А пока большинство населения КНР разделяет официальную оценку Дэн Сяопина, данную ему Цзян Цзэминем: «Если бы не товарищ Дэн Сяопин, то не было бы у китайского народа нынешней новой жизни, не было бы у Китая сегодняшней новой обстановки реформ и открытости, прекрасных перспектив социалистической модернизации. Товарищ Дэн Сяопин — признанный всей нашей партией, армией и народами нашей страны выдающийся руководитель с высочайшим авторитетом, великий марксист, великий пролетарский революционер, политический и военный деятель, дипломат, закаленный борец за дело коммунизма, главный архитектор социалистических реформ, открытости и модернизации, создатель теории построения социализма с китайской спецификой»⁴.

***

За несколько лет до смерти Дэн как-то сказал, что никогда бы не согласился на издание своей биографии. Ведь «при написании биографии необходимо будет сказать не только о том, что сделано хорошего, но и о том, что сделано плохого и даже неправильного», — заметил он. А неправильного, по его собственным словам, он сделал немало, даже больше, чем Мао Цзэдун. Положительное и отрицательное в своей жизни Дэн сам сопоставил как 50 к 50⁵. Поэтому, наверное, и просил, хотя и тщетно, будущих вождей не называть его «великим марксистом».

Что ж, должно быть, он знал себя лучше, чем кто бы то ни было. И нам, по-видимому, стоит принять его самооценку. А то, что говорят между собой о Дэн Сяопине Маркс и Мао Цзэдун, они нам никогда не расскажут.