Читать книгу - "Оторванный от жизни - Клиффорд Уиттинггем Бирс"

либо читать сложные статьи, либо не читать вовсе, потому что я все еще не мог попросить те книги, которые хотел. В палате одного из пациентов находилось тридцать или сорок личных книг. Раз за разом я проходил мимо его двери и бросал на них алчущие взгляды. Поначалу я не осмеливался попросить одну из них. Но летом, когда отчаяние стало окружать меня, я наконец набрался храбрости и незаметно забрал парочку. Когда владелец книг посещал службу и уходил в часовню, его библиотека расходилась по чужим рукам.

Книги впечатляли меня, пожалуй, больше чем обычно впечатляют нормальных людей. Чтобы убедиться в этом, я недавно перечитал «Алую букву» [3] и многое вспомнил. Первая часть истории, в которой Готорн описывает свою работу на таможне и дает портрет автора, запомнилась мне мало. Я приписываю это полному отсутствию интереса с моей стороны к писателям и их методам работы в то время. Тогда я не собрался писать книгу и даже не думал, что в один прекрасный момент сяду за нее.

На письма я смотрел с подозрением. Я никогда не читал их в момент получения. Даже не открывал. Но обычно через неделю или даже через месяц втайне распечатывал их и знакомился с содержанием. В моих глазах это все равно были фальшивки, написанные полицейскими.

Я по-прежнему не разговаривал и делал что-то, только когда пациентов выводили гулять. Часами сидел и читал книги и газеты либо не делал ничего вовсе. Но мой ум работал и был очень восприимчив. Как доказали некоторые события, почти все сделанное или сказанное, что я был способен увидеть и услышать, оставалось в моей памяти, но вспомнить происшествия, которые могли бы помочь во время потенциального суда, представлялось очень сложным.

Мои щиколотки восстановились не полностью. Было больно ходить. Месяцами я продолжал опираться на всю ступню. Я не мог удержать собственный вес, когда пятки отрывались от пола. Спускаясь по лестнице, я должен был ставить подъем на край каждой ступеньки или преодолевать одну ступеньку за раз, как ребенок. Я считал, что полицейские хотят довести меня до идеального состояния, подобно мясникам, откармливающим животное перед тем, как его зарезать. Поэтому я намеренно делал вид, что куда слабее, чем на самом деле; отсутствие физической активности в некоторой степени объяснялось тем, что я хотел продлить комфортное существование, как можно дольше откладывая день суда и всемирного позора.

Но каждый день все равно нес в себе неприятные события. Когда посетителей вызывали в кабинет начальства, звенел электрический звонок. В течение года и двух месяцев, проведенных в этой больнице в депрессии, звонок в моем отделении прозвенел несколько сотен раз. И каждый раз он наводил на меня ужас, потому что я представлял, что час наконец настал и меня перевезут туда, где состоится суд. В палату приводили друзей и родственников, и их приход, конечно, ознаменовывался звонком. У нас случались короткие беседы, во время которых разговаривал лишь посетитель. Мой старший брат, которого дальше я буду называть опекуном, заходил довольно часто. И почти каждый раз он произносил одну тревожную фразу:

– Ты выглядишь гораздо лучше; смотрю, ты набрался сил. Вот увидишь, мы положим этому конец!

Естественно, его слова звучали двусмысленно. Я предполагал, что он намекает на мой конец – виселицу или смертельный электрический разряд.

Я предпочитал оставаться в одиночестве, и после нескольких неудачных попыток завязать со мной беседу помощник врача стал уважать мое постоянное молчание. За год и два месяца он лишь изредка приветствовал меня, как того требовала вежливость. Последовавшие события заставили меня усомниться в разумности этого подхода.

Целый год никто не обращал на меня внимания: следили лишь за тем, чтобы я ел трижды в день, принимал положенное количество ванн и в достаточной степени занимался физкультурой. Изредка санитар пытался уговорить меня написать письмо какому-нибудь родственнику, но я, конечно, отказывался. Ситуация вынуждает меня делиться не самыми лестными рассказами о санитарах, но мне доставляет удовольствие, что в этом заведении они были добры и иногда даже заботливы, пока я находился в пассивном состоянии. Но однажды мои дипломатические отношения с докторами и санитарами стали очень натянутыми, и грянула война.

Без всяких сомнений, доктора надеялись, что я постепенно поправлюсь, ведь я потихоньку набирался сил. У них и правда имелись причины так думать. Я стал в некотором роде менее мнителен, но лишь потому, что относился к своей участи все более равнодушно; то есть улучшение моего состояния играло не самую главную роль. Других признаков полного возвращения рассудка не наблюдалось. Я хотел совершить самоубийство и, если бы не череда счастливых обстоятельств, несомненно претворил бы свое намерение в жизнь.

Я убедил себя в том, что бóльшая часть окружающих действительно безумна, а следовательно, не может выступать в качестве свидетелей в суде. Поэтому иногда я заводил разговор с совершенно больными людьми; они могли послужить в качестве доверенного лица. Один из них, мужчина, который лежал в больнице уже не в первый раз, заинтересовался мною очень сильно и настойчиво пытался завести беседу, хотя я сопротивлялся. Из его регулярных рассказов я узнал, что раньше он работал страховым агентом. Наконец мы начали регулярно общаться с ним, расположившись вдали от лишних глаз. Только спустя несколько месяцев я заговорил с кем-то еще, кроме этого мужчины. Я вел с ним беседы почти обо всем, но не упоминал о себе. Однако в конце концов его настойчивость одержала верх над моей скрытностью. Одним июньским днем 1902 года, когда мы беседовали, он резко сказал:

– Почему тебя держат здесь? Я не понимаю. Очевидно, что ты совершенно здоров. Ты всегда разговариваешь со мной разумно.

К тому моменту я уже несколько недель ждал шанса поделиться своими мыслями. Я пришел к выводу, что у меня появился настоящий друг, который не предаст.

– Если я расскажу кое-что, о чем ты не знаешь, ты поймешь, почему я здесь, – сказал я.

– Так расскажи, – ответил он.

– Обещаешь никому не рассказывать о моих словах?

– Обещаю: буду нем как рыба.

– Ну, – начал я, – ты ведь видел тех людей? Они приходили сюда и говорили, что они мои родственники.

– Да. Но ведь они и правда твои родственники?

– Они выглядят как мои родственники, но это не они.

Мой любознательный друг рассмеялся.

– Ну, если ты и правда так думаешь, я вынужден забрать свои слова обратно. Ты и в самом деле самый безумный человек из всех, что я встречал, а уж я повидал безумцев на своем веку!

– Когда-нибудь ты поймешь, – ответил я.

Тогда я полагал, что он